'злоупотреблении властью' и посадили в Лефортово, Лиля Юрьевна взяла девочку к себе. Через год Краснощекова выпустили, но он еще долго поправлял подорванное тюрьмой здоровье в больницах и санаториях. Так юная Луэлла провела несколько лет внутри знаменитой семьи Маяковского-Бриков, споры о которой не утихают по сей день.
Отец ее тем временем попадал во все большую опалу. Последние годы он занимался 'новыми лубяными культурами', добиваясь повышения урожаев конопли и кендыря. Заканчивается его биография, как у тысяч других - расстрелян в тридцать седьмом, реабилитирован в пятьдесят шестом. Где находится могила, дочь узнала лишь в девяностые годы, незадолго до смерти.
А в двадцать лет она вышла замуж за Илью Варшавского, выпускника ленинградской мореходки, который лихо отбил ее у Льва Кассиля. В 1933 году у них родился сын Виктор.
Люля любила рассказывать, как маленький Витя норовил назвать Лилю Брик 'тетей', чего та на дух не переносила. Как-то раз она нагнулась к нему и строго сказала:
- Меня зовут Лиля Юрьевна!
- А меня Виктор Ильич! - не растерялся мальчик.
Говорят, что именно Лиля Юрьевна первой разглядела в Илье Варшавском писательский талант и уговорила взяться за перо. Но, наверное, и она не предполагала, что это перо окажется научно- фантастическим. Несколько десятков коротких рассказов Ильи Варшавского вошли в золотой фонд советской фантастики, а братья Стругацкие назвали его своим учителем. К сожалению, смерть от рака легких в 1974 году не дала ему написать всего, что он мог и хотел.
Восьмидесятилетняя Луэлла Александровна Варшавская жила воспоминаниями. Воспоминания были ее упоением, ее коньком, ее миссией - она хотела донести до людей все, что знала и помнила о незаурядных личностях, с которыми ее сводила судьба. С ней встречались историки и биографы, брали интервью журналисты, снимало телевидение. Очень хорошую телепрограмму сделал о ней Вениамин Смехов. С расспросами приезжал даже один японский писатель, выпустивший потом книгу о Краснощекове с дурацким названием 'Человек, который хотел построить в России Америку'.
Понятно, что интервьюеров более всего интересовали подробности о треугольнике Лиля-Ося-Володя. Увы, в люлиной трактовке их отношений не было ничего жареного. Напротив, она подавала их в исключительно возвышенном ключе:
- Они все были такие хорошие! Они все так друг друга любили! Если бы вы только знали!
Люля ревниво относилась к своей роли последней свидетельницы романа века. Ее очень сердили альтернативные гипотезы о жизни и смерти Маяковского, расплодившиеся при Горбачеве. Сергей Курехин в одном интервью поведал, что коллекционирует утюги и гордится тем, что имеет в своем собрании несколько редких утюгов из личной коллекции Маяковского. Люля недоумевала:
- Что он несет?.. Маяковский никогда не коллекционировал утюги!..
Ее квартира напоминала музей. На самом почетном месте висел фотопортрет Лили Юрьевны в профиль. В отличие от большинства других ее фотографий, она выглядела на нем красавицей (впрочем, самой Лиле Юрьевне, по словам Люли, этот портрет активно не нравился). Помню, как Люля сказала своим трехлетним правнукам:
- Знаете, кто это? Это моя мама!
Не успев удивиться, я ощутил себя дальним родственником великого поэта.
'В один из первых дней моей жизни на даче Лиля сказала мне: тебе будут говорить, что я целуюсь со всеми под любым забором, ничему не верь, а сама меня узнай.
Я узнала ее и знаю, что она самая замечательная женщина на свете…'
Читая то немалое, что написано сегодня о Лиле Брик и ее отношениях с Маяковским, я часто теряюсь, не зная, как ко всему этому относиться. Слишком уж плотно и густо намешано там высокой любви и низкой стервозности, чистого искусства и невыносимой пошлости. По-моему, истина, если о таковой вообще можно говорить, находится даже не посередине. Она находится везде понемногу. Так тоже бывает. Но женщина, из-за поступков которой и восемьдесят лет спустя ломаются копья, - несомненно, великая женщина.
Интересно и то, что боготворя и во всех грехах оправдывая Лилю, ее воспитанница прожила жизнь совсем иначе - вполне консервативно, в долгом и счастливом браке с единственным любимым человеком. А впоследствии тяжело переживала развод внучки.
Умерла Люля в 2003 году. Ей было без малого девяносто три.
Когда мы ее хоронили, кто-то очень точно выразил общее ощущение:
- Как будто мы хороним двадцатый век…
На ее похоронах я последний раз видел Виктора Ильича Варшавского.
В первые дни знакомства с Виктором Ильичом я донимал свою будущую жену одним и тем же вопросом:
- Где я его раньше видел?
- В институте, где же еще.
- Нет-нет, где-то еще видел…
Потом вспомнилось. В 1987 году Ленинградское телевидение показывало передачу 'Музыкальный ринг' с участием модной тогда группы 'Форум'. Группа пела песню 'Компьютер'. Слова в песне были примерно такие:
Песню допели, и слушатели в студии начали ее обсуждать. Один слушатель был наиболее непримирим. Он взял микрофон и сказал:
- Все понятно… Появились компьютеры. Компьютеры вошли в моду. Молодые люди узнали слово 'компьютер'. Поэтому и поют 'компьютер-компьютер'. А если бы в моде были пылесосы, то молодые люди пели бы 'пылесос-пылесос'.
Автор песни что-то промямлил в свою защиту. Тогда непримиримый слушатель снова взял микрофон и приговорил без права обжалования:
- Кричалка винни-пухова, а не песня.
Этим слушателем был профессор Варшавский. Такова была реакция представителя компьютерного цеха на профанацию и дилетантство. И правильно - человек, на глазах которого много лет росло и крепло советское ЭВМ-строение, мог позволить себе некоторую строгость.
Виктор Варшавский закончил Ленинградский Институт Точной Механики и Оптики (ЛИТМО) по специальности 'Приборы управления стрельбой'. Позднее это было поводом для многочисленных шуток - особенно когда он стал преподавать теорию автоматов студентам из арабских стран. А до того он успел поработать инженером, защитить кандидатскую, потом докторскую (в 37 лет) и стать заметной фигурой в научном сообществе. Бурно развивавшаяся кибернетика открывала тогда перед учеными все новые и новые горизонты. Варшавский начал с коллективного поведения автоматов, уделил внимание искусственным нейронам, отдал должное пороговой логике, а в семидесятые пришел к тому, что стало делом его жизни, - самосинхронным схемам.
Сверхбольшая интегральная схема - сложная вещь. В маленький кристаллик кремня дерзкой инженерной волей втиснуты миллионы транзисторов, составляющие десятки тысяч логических устройств - и все это хозяйство должно работать толково и слаженно. Все эти конъюнкторы и дизъюнкторы, триггеры и регистры, шифраторы и дешифраторы, инверторы и сумматоры, счетчики и мультиплексоры должны
