наблюдая за полевыми работами.
— …Дальше, дальше, mademoiselle.
— А вечером часто хожу в хлев и сама дою рыжую буренку.
— Comment? — и madame Sept даже подпрыгивает от неожиданности на своем стуле.
— Как? Но вы забыли, m-lle, что перед вами сейчас граф N., светский господин, важный собеседник.
Катя смущается. Ее маленьких глазок сейчас совсем не видно.
— Pardon, madame, этого, кажется, не следовало говорить, — краснея до ушей, говорит она.
— Вот уж напрасно. Что вам стесняться какого-то дурацкого графа, — хохочет Мура, которая, как никто, радуется инциденту, — наверное, какой-нибудь набитый дурак, этот граф с моноклем в глазу, называющий навоз — одеялом плодородия, а свинью — ветчиной! Ха-ха-ха!
— Qu'est-ce que vous dites la?[14] — не понимает француженка и, не получив ответа, продолжает «репетицию хорошего тона», как она называет эти занятия с пансионерками.
— Ваша очередь, m-lle Annette!
Все смотрят на Велизарьеву, приютившуюся в укромном уголку, и веселый взрыв смеха оглашает комнату.
— Мымм! — мычит всхрапнувшая под шумок и музыку «купчиха». — Мымм! Нешто время идти ужинать?
И ее белое рыхлое лицо с бессмысленно остановившимся взглядом так комично в эту минуту, что даже требовательная madame Sept не может рассердиться на эту так несвоевременно заснувшую девушку.
— Вот так беседа с графом! Фюит! — свистит Мурочка и заливается смехом.
Почтенная директриса останавливается на ее лице грозным взглядом.
— Mademoiselle, если у вас нет желания заниматься, не мешайте другим, повторяю вам это во второй раз, — говорит она. — Можете выйти, если желаете. Все равно мои уроки не принесут вам пользы, — с уничтожающим презрением заключает француженка.
— Я в этом нимало не сомневаюсь, madame, — не остается в долгу Мура и, широко пользуясь данным ей правом, порывисто встает, причем роняет стул и едва не разбивает фарфоровую лампу, стоявшую подле на высокой тумбе.
— Тралллляляля, — напевает она себе под нос веселенький мотивчик, направляясь к двери. Полный укора взгляд Доси следует за нею от рояля. Но Мурочка делает вид, что не видит его, и как ни в чем не бывало птичкой перепархивает порог комнаты.
— Слава богу, вырвалась на волю! — говорит сама себе со вздохом облегчения шалунья. — Ну, уж теперь больше ни за какие коврижки вам не заманить меня на ваш дурацкий урок!
Глава девятая
Какая тоска, однако, что бы придумать такое?
Из гостиной все еще доносятся соната Бетховена, голос madame Sept, продолжавшей свои занятия и вполне, очевидно, вошедшей в свою «графскую» роль, и отвечающие ей нетвердые голоса пансионерок.
Мура машет рукой и смеется.
— Дорогой граф, мое любимое занятие перевозить навоз, доить коров или париться в бане, — с величественными жестами, отвешивая низкие реверансы невидимому собеседнику, говорит она, стоя за дверью. — Ха-ха-ха! Милый разговорчик, нечего сказать! — и заливается смехом. Но в глубине души ее все же точит червячок скуки. Пансионерки на уроке, Доси нет, не с кем слова сказать.
«Не пройти ли пока скуки ради в комнату m-lle Эми?» — мелькает мысль. Тихая, кроткая «масёр» не менее, нежели всем прочим пансионеркам, нравится и Муре. Правда, она немножко не в ее, Мурином духе, размазня и тихоня, но в сущности, славный экземпляр, по мнению Мурочки, и, право, не грех зайти к ней с визитом в неурочное время.
И с самыми благими намерениями сразу оживившаяся девушка стучит в дверь m-lle Эми.
— О n'entrez pas, n'entrez pas![15] — раздается оттуда испуганный голос.
Этого вполне достаточно для того, чтобы, движимая непреодолимым любопытством, Мурочка широко распахнула дверь.
— Bonjour, m-lle Эми! Что вы делаете здесь? — говорит она самым невинным тоном, вытягивая шейку и любопытными глазами обегая комнату.
— О, о! — визжит сконфуженная Эми и набрасывает носовой платок на свою так рано облысевшую голову.
— Ага, понимаю, вы чистили вашу прическу, — тем же ангельским тоном, подходя к ней, говорит Мура.
Действительно, m-lle Эми чистит парик, давно от времени и пыли превратившийся в какой-то темно- серый комок. И вот, при помощи пудры и бензина «масёр» во что бы то ни стало хочет вернуть надлежащий вид «прическе», как называет, по урожденной ей деликатности, Мура этот парик. Однако это не так легко сделать. Облака пудры носятся по комнате. Они усеяли пол и стулья, лезут в нос и и рот, противно щекоча горло и поминутно заставляя чихать и кашлять. От противного запаха бензина уже давно кружится голова и сосет под ложечкой, а чистка парика далеко еще не достигла желанного результата.
Красная и смущенная, m-lle Эми безнадежными глазами смотрит на Мурочку.
— О, il a ete beau![16] — говорит она уныло, теребя окончательно испорченные серо-бурые пряди. — Да, он был прекрасен, когда был молод… Время портит и старит все… не только вещи, но и людей! — заключает она с меланхолическим видом, и Муре кажется, что слезы появляются в больших кротких глазах француженки. Ей становится нестерпимо жаль эту бедную кроткую «масёр», почти всю свою жизнь прожившую под строгим наблюдением своей деспотичной сестрицы, и она во что бы то ни стало хочет помочь Эми.
— Милая m-lle Эми, — говорит ласково Мура, — не попробовать ли вам покраситься немножко? Чуть- чуть?
— O, non. Au nom du Ciel, non![17] — испуганно шепчет Эми, — если ma soeur Susanne узнает, она останется очень недовольна этим.
— Гм! Гм! Вы правы, пожалуй, — немедленно соглашается Мура и задумывается на одно мгновение.
Вдруг она ударяет себя ладонью по лбу и радостно говорит своим звонким голосом, жестикулируя и волнуясь:
— О, m-lle Эми, я придумала, наконец! Это будет последний шик! Последний крик моды! Это будет божественно, уверяю вас! Я вспомнила сейчас о тех французских актрисах, которые обесцвечивают себе волосы при помощи нашатыря и перекиси водорода, и волосы делаются у них как золото… И если вы разрешите только, то при моем благосклонном участии и при помощи этого состава ваша прическа примет свой прежний прекрасный вид. Даже гораздо более элегантный, нежели прежде, потому что ваши волосы присвоят себе золотистый оттенок. Ах, это будет прелестно, уверяю вас!
И Мура прыгает и хлопает в ладоши в восторге от своей выдумки.
M-lle Эми смущена. Она слышала и знает о способе, при посредстве которого можно превратить какой угодно цвет волос в золотистую блондинку, но она еще не решается пойти на это. Она боится показаться эксцентричной. Что скажет сестра?
Но добрая Эми не долго борется со своими сомнениями.
