— Маноло. Он пел и играл, и двое его братьев тоже играли на гитарах.
Маноло пел, закрыв глаза и подняв голову. У него был высокий и чистый голос. Гитары, точно прослеживая путь этого голоса, то следовали за ним в дремотном полусне, то резкими, тревожными аккордами предупреждали, то мягко и радостно подбадривали певца.
— Что он поет? — тихо спросил Педро.
— Фламенко, — так же тихо ответил Хезус, — народная песня.
«Странно, — подумал Педро, — народная песня… о танках? Когда ее успели сочинить?»
— Маноло сочиняет по ходу песни, — сказал комбат. — Как это называется…
— Импровизирует?
— Так.
Неожиданно, без всякого видимого для Педро перехода, песня оборвалась.
— О-ле! — воскликнул Фернандо.
Средний брат, пожалуй, самый красивый, стройный юноша, сухо пощелкивая пальцами, как кастаньетами, быстро вышел в освещенный костром круг и резко остановился — так, что легкое облачко пыли окутало его ноги. Затем, часто перебирая ногами, поплыл вдоль зрителей, восторженно отбивающих такт в ладони. В трепещущем свете огня поблескивала его кожаная куртка. Снова пробежка. Теперь фигура танцора четким силуэтом рисовалась на фоне пламени.
— Пойдем, — сказал Хезус.
— Минуточку, — попросил Педро, но, заметив, как дрогнули в улыбке уголки губ Хезуса, поинтересовался: — Куда?
— Здесь Руне, командир пехотного батальона.
— Ну и что? — косясь на танцующего Фернандо, спросил Педро.
— Скажем ему, что надо выделить взвод, — уже откровенно улыбаясь, сказал Хезус.
— Идем.
Руис сидел за столиком на террасе кабачка и пил вино, которое казалось черным. Только когда он поднял стакан, приветствуя их, свет фонаря, висевшего на террасе, пробился сквозь стекло, и стало видно, что вино темно-красное, — Подсаживайтесь, — сказал Руис.
Хезус и Педро поднялись на террасу, сели за столик Руиса, за которым сидел и молодой парень в моно,[3] с газетой в руках. Педро прочитал название — «Социалист».
Руис налил всем по стакану вина и принялся ругаться:
— Сыны скверной матери эти анархисты!
Педро подумал, что по-русски это ругательство короче и звучит хлестче. А Руис продолжал проклинать анархистов: оказывается, их местное начальство ввело в селении свои деньги и ни на какие другие ни вина, ни продуктов не отпускают.
— Так мы принесли свое! — закончил он.
— Контехеро говорит, надо выделить взвод, чтобы прикрыть фланг. Фашисты могут неожиданным ударом занять деревню.
Руис посмотрел на Педро и предложил выпить.
Педро пригубил. Вино было терпким и холодным. Поставил стакан на стол.
Руис снова налил себе и предложил выпить,
— Я не пью, — сказал Педро.
— А чего еще не делают коммунисты?
— То, что я коммунист, это в данном случае ничего не значит, — сказал Педро.
Руис посмотрел на Педро. Помолчал. Он злился, но пьян не был.
— Надо обезопасить себя! — сказал Педро.
— Зачем шуметь? — пожал плечами Руис. — Франкисты еще не заняли деревню.
— Тогда будет поздно шуметь.
— Послушай, русо! — Сунув в угол рта сигарету, Руис откинулся на спинку стула так, что она хрустнула. — Меня выбрали командиром батальона, понимаешь, меня! — Считая, что разговор окончен, он сказал парню с газетой: — Читай!
— «Молчание! — начал читать парень. — Прежде всего молчание! Пусть раз и навсегда замолчат все крикуны. Причина падения Теруэля в том, что партии и профсоюзы не выполнили полностью своего долга, заключающегося в повиновении и молчании…»
Руис поднял руку, приостановив чтение.
— Молчание! И повиновение! Так говорит военный министр.
«Трясця его матери!» — подумал Педро и нахмурился: он всегда терял душевное равновесие при упоминании имени военного министра Прието. Понимал все, но не мог смириться с тем, что на этом ответственном посту находится человек, заранее настроенный на поражение. Прието не скрывал этого — прямо говорил иностранным корреспондентам о бесполезности сопротивления.
— Дальше здесь пишут, что коммунистам надо уйти из правительства, — продолжал парень.
— Конечно! — фыркнул Педро. — Тогда никто не станет мешать капитулянтам продать республику фашистам.
— Ты коммунист? — спросил Руис у командира танкистов.
— Республиканец.
Руис кивнул, словно ему было приятно слышать это.
— Хуан, а что пишет «Аделанте»? Читай!
Парень порылся в ворохе газет, лежавших у него в командирской сумке, достал газету.
— «В тылу слишком много шума! Ни анархистское, ни коммунистическое кредо не воодушевляет руководителей правительств, симпатии которых нам необходимы».
Выхватив из рук парня газету, Руис протянул ее Хезусу.
— Видишь?
Хезус глядел в стол.
— «В Мадриде и Валенсии началась очистка стен от коммунистических плакатов. Необходимо впредь запретить, чтобы стены загрязняли вновь. Крики со стен — это демагогия», — опять читал парень.
— Мучас грациес, — поблагодарил Педро. — Какие газеты у вас еще есть?
— Хватит этих, — сказал парень. — Нас тоже не устраивает коммунистическое кредо!
— Слышите? Это говорит наш комиссар! — Руис откинулся на спинку стула.
— Комиссар? — удивился Хезус.
А Педро удивился, глядя на своего командира батальона. Он не ожидал, что Хезуса так взволнует это сообщение. Комбат никогда не придавал значения партийной принадлежности, считая, что это излишняя роскошь для военного.
— Он читает, как из пулемета сыплет. У нас в батальоне никто так не может. Он был студентом. Понимаете?
— Давно он у вас? — спросил Педро.
— Нет. Прежний комиссар у нас был коммунист. Нам он нравился. Но его отозвали. Обвинили в пр… Эй, комиссар, как это называется?
— Прозелитизм![4]
— В этом самом. А теперь вот этот все хочет перевести бойцов в другую веру. Только у него все непонятно. А у нашего комиссара все было ясно: земля — крестьянам, фабрики — рабочим.
— Если ты понимал комиссара-коммуниста, — начал Педро, — то почему же не хочешь понять — надо выделить взвод? Ведь это нужно для общего дела!
— Послушай, русо! Не наступай мне на ногу, которую раздавили. Я социалист. Я пришел к анархистам, чтобы договориться о действиях вместе. Они мне сказали, чтобы я жрал дерьмо старого мула! А они едут отдыхать! Они устали!
— Забудь личные обиды. Дело идет об Испании. — Педро показалось, что он нашел верный ход.
— Они тоже испанцы. — Руис выпил стакан вина.
«Ом накачивается с такой скоростью, что скоро с ним станет совсем невозможно говорить», — подумал советник.
— Хватит демагогии! — сказал парень.
