Старшина бросил на меня вопросительно-настороженный взгляд.
— Ладно, приезжайте, — сказал я в трубку.
— Вашему великодушию нет границ, — не выдержав, наконец съязвил прокурор.
Но я уже повесил трубку.
— У него к тебе какой-то вопрос, но не волнуйся.
— Ну что там еще? — Елышев вскочил со стула и зашагал по комнате. — Что еще?
— Не горячись. Сейчас прокурор приедет, и все узнаем. Я тебе помогу. — И тут я сказал: — Давай, пока он едет, все же поговорим о женщине, которая переживает за тебя искренне и потому посоветовала рассказать все именно мне. Я ведь от Валентины давно о тебе слышал и такие ей советы давал, какие тебе вряд ли бы понравились. Советовал наплевать на тебя, хотя знаком с тобой не был. Но ты так вел себя.
Елышев перестал шагать. Остановился посреди комнаты.
— И что она? Послушалась вас?
— Ты от волнения поглупел, что ли? Если бы она послушалась, разве приютила бы в трудный час, разве ты сейчас стоял бы здесь?
Он улыбнулся и сел.
— Верно, поглупел я. Тут поглупеешь. Впрочем, вы правы, вел я себя — глупее не придумаешь. И правда, надо было ей давно на меня наплевать.
— А ты когда узнал, что мы с ней не только коллеги, что Валентина моя сестра?
— Да вот как дело это началось противное, так и узнал. А вы, выходит, про меня давно знали?
— Слышал про тебя. Теперь вот увидеть довелось. Познакомиться. Надолго ли?
— Поверите, если скажу — навсегда?
— Не зарекайся. Не мне тебя учить, не первый же раз ты к женщине переехать собрался.
— Не первый. Но последний. И впервые по закону.
— Не спеши, думай лучше, чтоб ей вреда не было. Хватит с нее бед... Матери у нас разные были, а отец... Ей он настоящим отцом был, а от нас с братом ушел. Потом война. И он не вернулся, и моя мать, и ее... Да, вот такие дела...
— А знали вы, что я... когда срочную служил... дружил с ее мужем?
— Не знал. Этого не знал... Да-а-а... Сталь сожрала его, взрыв этот проклятый, в тот день, в то утро — как и брата моего, как и Витю Чергинца. Это я знал... А что ты дружил с ним, не знал. Вот и еще один наш... новоднепровский... клубок. Эх, какая у них бригада была! Только с теперешней чергинцовской сравнить можно. Геройской смертью — что на фронте, что в труде — только герои и гибнут.
Прошепелявил звонок в прихожей. Елышев сразу как-то сжался в кресле.
Прокурор, здороваясь, кивнул мне. Елышеву тоже кивнул, и по этому кивку я понял, что парню ничего не угрожает. Прокурор придвинул к журнальному столику кресло, присел на самый край сиденья, опустил руки между коленей, сплел узловатые пальцы. Я тоже сел.
— Дело вот в чем, — сказал прокурор. — Этот балбес полчаса назад сказал нечто такое, что может многое изменить. — Говоря так, Привалов смотрел на Елышева, да и фразу эту повторил для него — я ведь ее уже по телефону слышал. — Тот из вас, кто был на улице в те минуты, когда отец выскочил в окно вслед за сыном... или немного раньше...
Я мельком взглянул в напряженное, но спокойное, сосредоточенное лицо Елышева. Прокурор продолжал:
— ...должен был видеть человека, который стоял в конце переулка. У оврага. Не мог не видеть. Исключено, что ты его не видел, — обратился прокурор к Елышеву.
— Одну минуту, — вмешался я. — Так не пойдет. Вспоминать надо терпеливо, системно.
— Но я больше ничего не помню, — прошептал Елышев. — Я вам, что помнил, все сказал.
— Не волнуйся, — ответил прокурор. — Давай вспоминать вместе.
Действительно, мы с прокурором могли уже все вспоминать вместе с этими парнями, словно сами пережили ту ночь в переулке. Но Елышев возразил:
— Ну, как снова вспоминать? Я все эти дни только и старался обо всем забыть. Выкинуть из головы.
— Вот и хорошо, — подхватил Привалов. — То, что ты помнил и мне рассказывал, можно забыть. А то, чего ты тогда не вспомнил, ты же не мог забыть в эти дни. Как же забыть то, чего не помнил? Когда ты стоял на улице, ну, в переулке, после того, как этот Петрушин испугался твоей шинели... ты хоть раз взглянул в конец переулка, в сторону оврага?
— Наверно, — неуверенно ответил Елышев, — смотрел.
— А видел, — продолжал прокурор, — что там стоит человек? Только не выдумывай: видел или нет?
— Человек? — Елышев вдруг посмотрел в какую-то точку в углу комнаты, и нам стало ясно, что он вспомнил. Но что он вспомнил?
— Стоял? — спросил я. — Стоял человек?
— Да, — твердо сказал Елышев, всматриваясь в угол комнаты. — Да, стоял. Неподвижно стоял. Почему же я раньше вам не сказал? — спросил он, переводя взгляд на прокурора.
Привалов откинулся на спинку кресла. Лицо его светилось от удовольствия. Заговорил он чуть ли не возбужденно:
— Потому ты и забыл про него, что он стоял неподвижно. Если бы он пошел или побежал, ты бы запомнил. Таково свойство нашей памяти.
Еще один неизвестный? Значит, прокурору надо продолжать поиск? Чему ж он радуется?
А если это Володя Бизяев? Я похолодел. Прокурор между тем продолжал:
— Тот балбес, Пашка Курань, вспомнил, что, когда он бежал впереди отца, у оврага перед собой увидел человека, испугался его и нырнул в сторону. А Сличко не успел свернуть, столкнулся с тем человеком, и они оба рухнули в овраг.
— Оба? — воскликнул я и даже вскочил со стула. — Значит, тот второй остался жив и ему даже удалось выбраться из оврага? Это не Бизяев, ясно, — выдал я себя. — Наверняка это был муж Галины.
— Как всегда, спешите, доктор, — укорил меня прокурор. — Ну, как он мог там оказаться, когда его видели на Микитовской до того, как Сличко свалился в овраг? Проделать весь этот путь назад в том состоянии, в каком он был? Вы лучше вспомните овраг, каким мы с вами видели его утром. Труп Сличко. А кроме того: рваный пиджак броской расцветки, чугунок со свежими царапинами...
— И нелепая крестовина. Так то пугало было! — неожиданно для самого себя догадался я.
— Вот именно, — подтвердил Привалов, не обращая внимания на ничего не понимающего Елышева. — Так что один из наших парней караулил в переулке вовсе не свою девчонку, а ее отца. Задумал каким-то образом заманить того к оврагу.
Да-а, ситуация. Знал ли об этом Чергинец, когда так старался выручить Володьку? Видно, Люба понимала парня лучше, чем все мы, потому и жить не смогла. Значит, Бизяев все-таки хотел отомстить за гибель своего отца.
— Ничего это не меняет, — сказал я. — Пусть он и установил пугало. Но с какой целью? Никто не докажет, что он таким способом хотел отправить Сличко в овраг. Это же просто смешно. Тем более что сам рядом с пугалом не остался. Может, он и забыл про него после всех катавасий в доме и во дворе?
— Верно, — охотно согласился Привалов. — Но в девятнадцать лет можно придумать что-нибудь пооригинальнее огородного пугала, если хочешь кого-то с дороги сбить. Тем более такого волка, как Сличко. Но так или иначе, а пугало тропку перекрывало, пути оттуда не было, если заранее не свернуть. Не мог разве наш парень так решить: заманю-ка этого гада за дом, он за мной погонится, я перед пугалом — в сторону, а он — в овраг? Мог? Но это примитивная выдумка. Правда? В нашем Новоднепровске эти пугала чуть ли не в каждом саду стоят. Так что выдумка даже неоригинальная.
— А по-моему, неплохая выдумка, — с вызовом возразил я, — тем более что в такую ночь может и дьявол померещиться. Видел кто или не видел неподвижного человека — в протоколе пока не записано. И кто и когда установил там пугало, может, оно давно стояло, да никто не замечал, неподвижное ведь, сами говорите.
Елышев хотел было вставить два слова в свое оправдание, но я опередил его:
— Тебя спросили про человека? А человека там никакого не было. Человека ты не видел, ты не мог его
