Саша открыла глаза и посмотрела на сестру. Глаза у нее были красные, воспаленные, совсем больные…
— Ты ведь здорова… Попусту себя изводишь только… Надо подняться, сестричка…
— Хорошо, Ксюша, — прошептала Саша.
— Сегодня князь придет — он за тебя переживает… Дядюшка сказал, что Владимир Алексеевич непременно хотел быть, справиться о тебе…
Саша закрыла глаза, и Ксения увидела, как слезы опять полились из ее глаз.
— Ну, не плачь…
— Не могу, — бормотала Саша. — Они сами льются… Жизнь кончилась…
— Нет, нет! Перестань! Ничего не кончилось!
— Не будет счастья больше… Никогда никто не полюбит меня… И я никого не полюблю… — бредила Саша.
— Полюбит! Обязательно! И ты полюбишь… — плакала Ксения.
Когда матушка и тетушка вошли в Сашину комнату, то увидели сестер, плачущих в объятиях друг друга. Ксения рыдала в голос, а Саша безмолвно… Ее слезы лились сами собой, и она не могла их удержать…
— Она встанет, сейчас встанет, — голосила Ксения.
— Да, да… — твердила Саша.
Совместными усилиями плачущих и вздыхающих близких Саша поднялась, потом медленно была одета и вышла наконец из своей комнаты.
Время было уже обеденное, но обедать никто не хотел, кроме, разумеется, Анны. Она вышла из комнаты, полюбовалась на заплаканную кузину и заметила про себя, какое некрасивое стало ее лицо от слез. И Ксения, плакавшая только что, тоже изрядно подурнела. Но вслух Анна что-либо колкое говорить опасалась, потому что нахмуренный батюшка стоял тут же рядом. Анна молча удалилась в спальню, и приказала подать ей туда обед. Все остальные расселись за обеденным столом, но ели мало, а Саша та и вовсе только воду пила.
До вечера небольшое общество не расходилось. Все были подавлены, но старались бодриться. Сашино молчание тревожило, но она спокойно сидела в кресле и слушала Ксению, которая тихо ей что-то говорила.
Князь в этот вечер не приехал, хотя Викентий Дмитриевич ждал его. Ельской прислал записку, в которой сообщил, что не приедет, так как боится в этот вечер помешать своим присутствием их семейству. Просил также, чтобы Викентий Дмитриевич непременно написал ему о здоровье всех домашних и прислал бы ответ вместе со слугой князя. Сонцов, получив это письмо, тут же сообщил о нем всем и сказал, что тотчас же отправится исполнить просьбу князя. Сонцов, не медля, прошел в свой кабинет и написал Ельскому о том, что Саша, кажется, совсем здорова и даже вышла из комнаты и сейчас сидит вместе со всеми в гостиной. Остальные также здоровы и полны самых радужных ожиданий. Окончил он свое письмо так:
«Вы, Владимир Алексеевич, напрасно не приехали. Помешать нам? Ваше присутствие? Ни в коем случае. Впрочем, вы, должно быть, устали и теперь отдыхаете. Но завтра, ежели пожелаете, непременно приезжайте — мы будем рады вас видеть».
Сонцов тут же отправил письмо князю и вернулся в гостиную. Потом все отправились спать. Саша попросила Ксению остаться с ней в ее комнате, и та с радостью согласилась, уверив себя, что это очень благоприятный признак.
А ночью у Саши началась горячка…
15
— Она умрет, умрет… — шептала Прасковья Антоновна. — Боже! За что?..
— Да, никак я не думал, что вся эта затея с приездом твоей сестры и племянниц так дурно окончится, — говорил жене Викентий Дмитриевич. — Неужели девочка действительно умрет?
— Это будет страшным горем для всех нас… Мои кузины только и умеют, что доставлять неприятности, — это уже вступила в разговор Анна. — Моя свадьба может быть отложена из-за нее!
— Как это дурно, Анна! — чуть не закричала Прасковья Антоновна. — В такой момент заботиться только о себе!
— Потому что обо мне никто не заботится и не думает, маменька, все теперь думают только о ней! И если она умрет, то… Ах! — не докончив, Анна в гневе и в слезах выбежала из комнаты родителей.
— Ничего, ничего… — Викентий Дмитриевич пытался успокоить жену. — Глядишь, все еще уладится… Доктор определенно подал надежду…
Саше стало плохо еще ночью. Ксения, оставшаяся с нею на ночь, подняла шум, перепутавшись состояния сестры. У той началась горячка, бред, она металась по постели, и мать и тетка, оставившие ее вечером вполне спокойной, перепуганные, ломали руки, думая, что это конец. Викентий Дмитриевич тут же послал за доктором. Доктор прибыл не замедлив и сказал близким, что состояние хотя и тяжелое, но выздоровление тем не менее возможно.
До утра никто не мог уснуть, потом Прасковья Антоновна высказала свои опасения супругу, который в этот момент вспомнил о вчерашней записке князю. Он решил тут же написать Владимиру Алексеевичу о состоянии дел. Как знать, какую роль Викентий Дмитриевич отводил Ельскому, на что надеялся? Но что бы там ни было, а написать князю следовало. Викентий Дмитриевич взял перо и вывел:
«Вчера, любезный Владимир Алексеевич, я ввел вас в заблуждение. Но кто бы мог предположить такой поворот событий? С величайшим прискорбием сообщаю вам вести, повергшие все наше семейство в горестное состояние: Сашенька больна, и больна тяжко. Ночью у нее открылась горячка и бред. Доктор обнадежил нас, хотя испуганы мы были чрезвычайно, ведь еще вечером племянница, казалось, была здорова и, я писал вам о том… Более ничего сообщить вам не могу, состояние Саши переменчиво, и твердо я ничего не знаю.
Остаюсь и т. д.,
Милостивый Государь,
Князь, получивший это письмо, обомлел. Вчерашние известия обнадежили его, он даже решил уехать в Петербург, не желая напоминать Саше печальные события. Ведь она могла быть смущена его присутствием, той откровенностью, которую позволила себе с ним в минуту душевной слабости. Но она больна! И тяжко… быть может, она умирает… Эта мысль была ужасна. Она умирает! Владимир более уже не сомневался в том, что Саша умирает. Но как ее родственники допустили это? Как могли вчера думать, что она совершенно здорова, и писать ему об этом? Ведь он ясно видел, в каком она состоянии, и предполагал, что для Саши это выльется в серьезный недуг! Боже, равнодушный взгляд дяди, тетки, сестер, матери! Чего можно было от них ждать? Ельской думал, что только его глаза — глаза влюбленного — видели притаившуюся болезнь, могли бы распознать опасность, нависшую над Сашей!
Владимир быстро собрался и поехал к Сонцовым. Он не мог больше находиться в отдалении от нее,
