конкурентка появилась. Так и говорит, что её кефирная диета ужас, как полезна. Влияние звёзд. Куда денешься.
М. Ж.
Мишель Травкин редко куда выезжал из своего села. Не любил перемещаться по просторам своей необъятной родины, а может быть, ему по дому хватало забот, а точнее, по двору. Вызвали его как-то в правление колхоза, который стал почему-то «АО» называться, приказали спешно собираться в лечебное учреждение. Мишель отродясь ничем не болел, но путёвку дали. Какая-то организация рассчиталась с колхозом за продукты путёвками, а может, кто срочно выздоровел и не захотел ехать в санаторий. Мишелю болеть не приходилось, а он мог только коров пасти, собственно говоря, да и дома животными увлекался. Председатель профсоюзного комитета строго сказала:
– Мишель Яковлевич Травкин, это тебе не повредит, здоровье у тебя завидное, на троих хватит, поживёшь там немного, ничего с тобой не сделается, а если шибко станут лечить, езжай взад.
– Если не повредит, – задумался Мишель. Его с детства так звали. Даже в паспорте он был записан Мишелем. Ничего странного нет. Привыкли. Быка одного звали – Том. «А чего не поехать. Бесплатно. И отпуск дают. А то ведь десять лет не был. Пока ходишь, пять пар галош стопчешь, выпрашивая законом причитаемое. – Не повредит, тогда ладно. Пиши. Отдохну немного. Раз после этого санатория не нарушается здоровье, поеду. Что мне страшно?
На вокзале народ чужой, озабоченный. Травкин сразу в две кассы очереди занял, но билет не сразу купил. Билета нужного не было. Жена сказала, чтобы покупал спальное место, но были только купе, общие и плацкартные. Мишель стал ждать другой поезд. Ехать далеко, до Новосибирска, а в купе – какой, поди, сон. Не давали спальных мест. А в общем вагоне ездил. Духота, Дети пищат, народ пивом наполняется. Запахи. «Знаем ваши хитрости, – подумал Травкин, ныряя в другую очередь. Кассир его приметила. Хотя молодая, но заботливая. Он видный мужчина – новая шляпа с черной лентой, дождевик серый, выцветший на работе. Утром дождь поливал, как из дырявой бочки. Дала ему билет. Нашла. А говорила, что только плацкартные. На этом плацу, небось, надо стоймя стоять. Она сказала, что надо ехать с удобствами, коли далеко, а не как попало. Правильно. Как попало он и на телеге ездит с летнего дойного лагеря или с фермы, когда зима, то на санях.
Пристроился Мишель на ступеньках перрона. Удобно. Чемодан рядом. Можно посидеть, а сумка с продуктами – у ноги. Никто не стибрит. Хорошо. Только припахивало необычно – железнодорожно. Не как на ферме, но терпимо. Он по радио слышал, что в городе окружающая среда загрязнена, но не до такой степени. Вредно жить в городах, подумал Травкин. Тут и поезд подрулил к бетонным приступкам – не дальше и не ближе. Номер вагона совпал с его билетным написанием. Он втиснулся в чуланчик с двухъярусными полками и небольшим столиком. Закрыл дверь и увидел мужчину, который был в его костюме и с его же медалью участника выставки ВСХВ. На выставку не поехал медаль выслали, как премию. Не скучно будет, подумал Мишель, но тут понял, что это зеркало, рассмеялся. Посмотрел в окно и увидел зданьице старинной архитектуры с буквами «М» и «Ж». Но тут дверка сгыркнула и в чуланчик стали просачиваться тётки с огромными сундуками и множеством сумок. Травкину подумалось, что у теток не меньше, чем по восемь рук, даже молоденькая гражданка лет тридцати или чуть больше – из-за краски на лице не разобрать – и та была обвешена авоськами, как новогодняя елка игрушками. Пока Травкин расталкивал узлы и чемоданы по местам, поезд оторвался от вокзала и понесся во всю прыть в Новосибирск.
Днем было как-то ничего. Ходили парни с голыми фотками, снятыми в женской бане или в больнице на медосмотре. Таскали в железных корзинках твиксы и баунти, а к вечеру заскучал Травкин. Бабы, то есть женщины, и не думали выходить, а даже наоборот – долго и упорно ели, угощая друг друга селедкой, вареными яйцами, домашними пирогами, угощали они и Мишеля, но Травкин не привык кушать в вагоне, а тем более, в узком чулане, с чужими тетками.
Он привык обедать один, но вообщем-то не один: коровы ели сами, а он с Рексом сами по себе. Были бы знакомые или родственники, а то ведь совсем чужие бабы. Накушавшись, начали раскатывать пыльные матрацы, развешивать мокрые простыни. Одна, такая заносчивая, долго фыркала, глядя на Травкина, принесшего постели: «Должны ж заправлять, а вишь-ты толкись тут». «Простыни, думаете, свежие? Они их специально мочат, будто б стиранные, – растопырила краснокогие пальцы молодая. – Я всегда с собой вожу простыню – мало ли чего…..» Третья такая молчунья, съевшая пять яиц и семь пирогов, поглядела на Травкина, и занудливо протянула:
– А вы не выйдете?
– Мне еще рано выходить, – сказал почти равнодушно Травкин, – Мне только завтра утром выходить.
– В коридор выйдите, – сказала вторая, – нам нужно переодеться. Таким тоном сказала, будто корова у неё потерялась.
– Мне на вас и смотреть не хочется, я давно в окно смотрю на разные деревья и поля, – надулся Травкин, но поднялся и вышел. Вышел, встал к окну и ногу на приступочку пристроил – удобно. Не успел поезд и три телеграфных столба пробежать, как откуда-то вывернулась проводница в черной форменной юбке и очень тесной кофте. По причине этой самой уродливой, тесноты, одной пуговки – верхней – не было, а третья – расстегнулась, но этого непорядка проводница видеть не могла. Пуговка внизу находилась. За карнизом.
– Пассажир, ноги-то не расставляйте, куда не просят, Можно как-то культурно ехать.
– Вот и стою культурно, а там, – мотнул головой, – женщины. Три.
– Никто на вашу полку не ляжет. Согласно билетов. Я проверяла.
– Им не очень радостно при мне поворачиваться, а мне придется мимо ходить в исподнем белье.
– Вон ты какой, – сказала проводница, ухмыляясь бровями, – странный пассажир… Сколь езжу, а ты первый ноешь. Им тоже не шибко… Что тут поделаешь. Билеты продают без учета пола. У нас на такие мелочи внимания никто не обращает. Лишь бы ехать. Привередливый. Никто не брындел столько лет…
– А я и не брындю. Чего мне брындеть? Приеду на свою остановку, выйду. Ты взяла бы и написала на дверках «м» и «ж».
– Ну, ты даешь. Написала. Ха-ха-ха. Никто не беспокоится, а он против всего железнодорожного транспорта. Дали тебе полку, не высадили – радуйся.
– Радуюсь. Полки не заправлены, чай какой-то с лохмотами.
– Служанка я тебе что ли? Ему женщины не нравятся, – начала вскрикивать проводница, пытаясь разыграть скандал. – Что из того, что не на конкурс красоты едут? Простынку ему не заправили.
– Дело не в этом, я и сам не похожу на Киркорова. Женщинам не вольготно при мне спать…
– Иди, пассажир, выпил, так спи. У нас в вагонах никто не может вольготно ехать. Это все давно знают, и не претендуют. За себя волнуйся, алкаш.
– А ты меня… – обиделся Травкин, но вдруг соседняя дверка загыркала, вышла молодая, но уже в штанах приятная особа, да как наехала на труженицу транспорта.
– Как вы смеете, мужчина в санаторий едет, о нас проявляет такт и заботу! Вы должны прислушаться, что вам говорит заслуженный ветеран и герой труда, а не совать людей куда попало! В гостиницу вас же не номеруют с мужчинами, хотя койки там куда как дальше стоят. Прошлый раз я ехала, так один парёнёк с больших спросонок по ошибке полез к бабушке под простыню. Так она потом тихо у столика до самой Тюмени сидела и грустно улыбалась, выражая испуг и недоумение. …Не перебивайте меня словами громкими. По вашему закону вы обязаны заправить чистыми постельными принадлежностями в сухом виде, а не мочить старые простыни, выдавая их за простиранные, оправдываясь, что сушилка не успевает засушивать комплекты. В прошлогодний раз своими глазами видела, как попутчик вынул из наволочки объёмистый бумажник на имя Антон Семёнович Макаренко с послереволюционной купюрой и документами образца сороковых годов. Многие страны имеют в поездах купе по разделению полов на две, а то и три части, а желающие могу брать билеты вместе с попутчиком. Вот как заботу проявляют в соседних странах, в которых капитализм загнивает на собственных корнях.
