мои ноги и едва ли узнал бы меня при следующей встрече.
– Несчастный случай, – ответил он. – Насмерть задавили полицейского. Больно лихая публика, сами так и лезут, так и прыгают под колеса, я всегда это говорил. Вот этот малый и допрыгался – перестарался.
На лице у меня выступил холодный пот.
– Насмерть?
– Да. Водитель даже не остановился. Впрочем, я его хорошо понимаю. Если бы мне выпало такое счастье – задавить полицейского без свидетелей, черта с два я стал бы тут ошиваться с извинениями. Ведь если этого парня поймают, они его четвертуют. Полицейские в нашем городе самые настоящие фашисты, я всегда это говорил.
– Задавили насмерть, вы говорите? – Я едва узнал собственный голос.
– Да, бедняга головой попал прямо под колесо. Он, наверное, стукнулся о бок машины и угодил под заднее колесо. – Он указал на высокого худощавого мужчину, деловито объяснявшего что-то остальным. – Вот он первый на него наткнулся. У этого несчастного было, говорит, не лицо, а кровяная губка.
Неожиданно один из полицейских решительно направился в сторону стоявших у обочины машин.
– Эй, вы, шайка стервятников! – зарычал он полным ненависти и злобы голосом. – С меня довольно! Убирайтесь отсюда! Поняли? Из-за таких скотов, как вы, все аварии и происходят! Чтоб вы сгорели вместе с вашими железными ящиками! Убирайтесь живо! Все убирайтесь!
Толстяк процедил сквозь зубы:
– Я же говорю, настоящие фашисты, – и зашагал к своей машине.
Я вернулся к «понтиаку», завел двигатель, развернулся и быстро поехал домой.
В гостиной в большом кресле, съежившись, сидела Люсиль. Вид у нее был несчастный, беззащитный и затравленный, а цвет лица напоминал старый пергамент.
Когда я вошел, она замерла, пожирая меня испуганными глазами.
– Ну как, Чес, все в порядке?
Я подошел к бару, налил себе двойное виски, чуть разбавил водой и жадно выпил.
– Я бы этого не сказал, – произнес я, садясь в кресло.
Посмотреть ей в глаза – это было выше моих сил.
– О Боже…
Наступила долгая пауза. Потом она пробормотала:
– Ну а вы хоть… вам удалось увидеть?..
– Там была полиция… – Как сказать ей, что он убит? – Я его не видел.
Снова наступила пауза. Потом снова вопрос:
– Что будем делать, Чес?
Я взглянул на часы над камином. Двадцать минут двенадцатого.
– Думаю, мы едва ли что можем сделать.
Она вздрогнула:
– Как? Мы ничего не будем делать?
– Да, ничего. Уже поздно, и сейчас я отвезу вас домой.
Она всем телом подалась вперед, стиснула руками колени.
– Но, Чес, хоть что-то надо предпринять? Ведь я должна была остановиться. Это, конечно, несчастный случай, но я должна была остановиться. – Она стала бить кулачками по коленям. – Ведь он может меня узнать, если увидит. А может быть, он даже записал номер. Нет, что-то обязательно нужно предпринять.
Я допил виски, поставил стакан, потом поднялся:
– Вставайте. Я отвезу вас домой.
Широко раскрыв удивленные глаза, она продолжала сидеть.
– Вы что-то от меня скрываете, да? Что?
– Дело плохо, Люсиль, – выдавил я из себя. – Так плохо, что хуже некуда. Но пугаться не надо.
– Что значит «хуже некуда»? – Голос ее вдруг сорвался на фальцет.
– Вы задавили его.
Она стиснула кулачки:
– Господи! Что, он тяжело ранен?
– Да.
– Отвезите меня домой, Чес. Надо рассказать Роджеру.
– Не нужно ему ничего говорить, – устало произнес я. – Он ничем не сможет помочь.
– Как – не сможет? Капитан полиции – его хороший друг. Роджер ему все объяснит.
– Что объяснит?
– Ну, что я только учусь водить. Что это был несчастный случай.
– Боюсь, это не произведет должного впечатления.
Она выпрямилась, в широко открытых глазах застыл ужас.
– Неужели он так тяжело ранен? Подождите… он что – мертв?
– Да. Все равно вы бы об этом узнали. Он мертв, Люсиль.
Она закрыла глаза и прижала руки к груди:
– О Боже, Чес…
– Только без паники. – Я постарался, чтобы голос мой звучал решительно. – Мы с вами ничего не можем предпринять, по крайней мере сейчас. Мы, конечно, здорово влипли, но если не терять головы…
Она уставилась на меня. Губы ее дрожали.
– Но вас-то в машине не было. При чем тут вы? Я одна виновата.
– Нет, Люсиль, виноваты мы оба. Ведь это я вел себя как скот, иначе вам бы и в голову не пришло срываться и убегать. Так что моей вины здесь не меньше.
– О-о, Чес…
Уронив голову на спинку кресла, она зарыдала.
Минуту я смотрел на нее, потом обнял и притянул к себе.
– Что они с нами сделают? – всхлипнула она, вцепившись в мои плечи.
– Вы не должны об этом беспокоиться, – попытался утешить ее я. – Пока не прочтем завтрашних газет, делать ничего не будем. А завтра все решим.
– А если кто-нибудь видел, что его сбила я?
– Никто не видел. На пляже никого не было. – Я крепко обнял ее. – После того как вы его сбили, вам какие-нибудь машины попадались?
Оттолкнув меня, она с трудом поднялась на ноги и, пошатываясь, подошла к окну.
– Кажется, нет. Точно не помню.
– Это очень важно, Люсиль. Постарайтесь вспомнить.
Она вернулась к кушетке и села.
– Кажется, нет.
– Ну хорошо. Значит, мы все обсудим завтра, когда увидим газеты. Вы сможете приехать сюда? Я просто не знаю, где еще нам удастся спокойно поговорить. Часам к десяти сможете приехать?
Она во все глаза смотрела на меня.
– Меня посадят в тюрьму? – спросила она.
Внутри у меня все оборвалось. Ведь если ее поймают, то посадят в тюрьму. Убить полицейского и выйти сухим из воды – так не бывает. В принципе, если вы нечаянно кого-то убьете, то, наняв первоклассного адвоката, еще можно выкарабкаться. Но когда жертва полицейский – ни в коем случае.
– Прекратите сейчас же! От таких разговоров ничего не изменится. Когда вы приедете сюда? К десяти сможете?
– Вы уверены, что не нужно ничего предпринимать? – Она снова неистово заколотила кулачками. – Ведь если они узнают…
– Не узнают. Вы можете выслушать меня, Люсиль? Паниковать – последнее дело. Прежде всего нужно узнать, что напишут газеты. Пока не узнаем всех фактов, ничего предпринимать не будем. А факты будут завтра утром. Если вы приедете сюда, мы вместе что-нибудь решим.
