и даже забыто.
— Не заладилось?
— Как видишь, не заладилось.
— Старик, расскажи, как жизнь прожил. Что было у тебя в ней?
— А чего рассказывать? Разве много было хорошего?.. А если что и было, сейчас не упомнишь. Жаль, мимо всё прошло.
Я с матерью рос, отец после войны от ран умер, мы и остались вдвоём. Тяжело жили, в нужде, в трудах, часто не только хлеба — соли в доме не было. Вырастила меня мать, вытолкнула в люди, первым стахановцем в колхозе стал, никто до меня таких хлебозаготовок не добивался. Вся деревня, семь тысяч душ, за руку со мной здоровалась, старики в гости звали. В район меня возили показывать, грамот в избе нашей с какими только подписями не было. Гордилась мной мать, сильно гордилась.
Потом армия. В колхоз вернулся, гулял, долго гулял, года два, пока с сердцем в больницу не свезли. Всё пропил, всё прогулял — уважение, друзей, невест. Одна мать осталась. Уехал я, прибился к геологам, да и в тундру, молодой ведь был, всё в новинку, да и не мог я больше в деревне, стыд давил. От геологов к старателям. От них ещё куда. Сколько раз тюрьма стороной обходила, всё не счесть. А вот сума не обошла. И, знаешь, покатились годы, и всё под гору, и все, как две капли, друг на дружку похожие. Сколько лет так прошло! Пусто прошло, в скитаниях, в нужде. Всё думал: вот выберусь, вот встану на ноги, семью заведу, вернусь за матерью, заберу с собой. А не выбрался, не встал на ноги. И вернулся я нищий, уже к своему полувеку, совсем седой.
Это было под Владивостоком, двадцать лет назад. Мать в тот год умерла.
Всё нет автобуса. Он сбрасывает дотлевшую до пальцев сигарету. Я достаю из пачки ещё по одной и чиркаю зажигалкой.
— И всё-таки, что было самое важное в твоей жизни?
Старик качает лохматой головой:
— Его ещё не было, оно ещё впереди. Оградку хочу я матери на могилу навести да сосну обтесать, что покрепче. Без креста она у меня лежит.
— А собственной смерти… что раньше умрёшь, не боишься?
— Нельзя мне. Бог не простит.
Я ухожу к автобусу, а он остаётся сидеть. Разорванные полы его пальто болтает над коленями холодный ветер. У него чёрное, в окладе грязной бороды лицо и короткие обмороженные пальцы. От него пахнет плесенью и спиртом. Он бомж.
Мусульманин
У всякого человека наступает день, когда он наконец понимает, что не может жить, как жил прежде. Что нужно что-то поменять в жизни, поменять бесповоротно и без сожаления. Кто-то женится, идёт учиться, ищет новую работу. Но проходит время и многие понимают, что, несмотря на все перемены, они ничего не смогли изменить, ничего не исправили в своей жизни. Что не сделали и шагу, что так и остались топтаться на прежнем месте.
Но то, что мы ищем, всегда находится рядом. Оно не меняется из века в век.
Это вечное. Это путь к Богу.
…Рустам! Каким тяжким, каким долгим оказался для нас с тобой путь к истинной вере. Сколько приняли мы бед, сколько слёз, пота и крови пролили на этой дороге.
Я часто спрашиваю себя: почему мы ни во что не верили раньше? Неужели для того, чтобы впустить в своё сердце Бога, нужно было пережить ад на земле? Нужно было выбраться из топки чеченской войны. А сколько людей не смогли выйти из неё живыми! Скольких из них обратила она в холодные свои головешки!
Прежде чем впервые войти в божий храм, в этот тихий дом молитвы и человеколюбия, нам пришлось отравить свою душу лютой ненавистью к ближнему. Возжелать его крови и перекусить ему горло. Первые храмы, которые мы увидели в своей жизни, — это были, лежавшие во прахе, битые мечети Дагестана и Чечни. В тех полуденных странах нам много раз пришлось поджигать, разрушать, вершить самосуды. Пришлось начать с худого, чтобы окончить добром.
Я не верил в Бога, пока не закончилась эта война. Он казался мне таким далёким, неземным, придуманным. Он был не нужен мне в жизни, как бывает не нужна негодная вещь. Ведь шли год за годом, разрушались сёла, зарастали полынью города, умирали люди, горела под ногами земля… А я всё не оставлял Кавказа. А я всё ещё был жив. И уже давно не боялся смерти. Так для чего трепетать перед Богом? Ведь самое большее, на что он способен — это только отобрать жизнь. А мне и так ни капли её не жаль. Пусть она уйдёт, сегодня или завтра.
Но прошла война, и я сам пришёл с покаянием к Богу. Потому что потерялся в жизни. Потому она никому не понадобилась на этой земле, никчёмная моя жизнь. Потому что некому было ответить на мой вопрос: «Для чего я остался жить?» И только Бог мог успокоить меня и сказать мне Правду. И, когда я поверил в Него сердцем, когда вошёл в Его храм, то впервые услышал в себе тихий Его голос: «Жди!»
И тогда я понял, что весь кровавый путь моей жизни, всё то время, потраченное на ненависть к ближнему, оказались дорогой к истинной Вере. Что для того, чтобы поверить в добро, мне нужно было столько потерять, столько изменить в себе, столько раз повстречаться со злом. Я понял, что сказанное Им «Жди!» обязательно обернётся в счастье. В то самое, которое я искал много лет, когда ни во что не верил.
Теперь я знаю: Бог не оставит меня.
…Рустам, мы отдельно друг от друга узнали, что началась война. Ты даже не отыскал меня, чтобы посоветоваться, расспросить и всё решить. Ты просто спросил кого-то в батальоне, кто знал обо мне. А когда тебе сказали, что еду и я, ты, не задумываясь, поставил свою фамилию в общий список. Потому что не мог оставить своего друга. Потому всегда готов был пойти для него на любые жертвы.
А, помнишь, как ты приехал ко мне с тёплых своих равнин на горную нашу заставу? Приехал в одном х/б и ещё из люка БТР а начал смеяться надо мной, закутанным в бушлат. А когда прыгнул на землю, то увидел под ногами снег и сам потянулся за курткой. Ты бросил экипаж, а я оставил свою заставу, и мы долго вдвоём сидели над ущельем, долго вспоминали о прошлом и строили планы на будущее. У тебя оно было проще, это будущее, в нём была какая-то твёрдая надежда, какой-то смысл жить. Тебя ждала девушка, переживала за тебя, писала письма. А мне никто не писал, не переживал, никого у меня не было. И этим мы могли поделиться только друг с другом. А ещё мы говорили, что устали от войны, что надо ехать домой. Тогда был май или июнь, я не помню. А потом ты уехал и мы встретились лишь в августе, лишь у того поезда, что вёз нас обоих домой.
Прошло лишь несколько дней после нашего возвращения, и я вновь засобирался туда. Я набрал твой номер и вновь услышал твой голос. Он был таким же, как и прежде. Ты всё ещё был лучшим моим другом. Первое, что сказал ты, это:
«Я с тобой!» Спасибо, Рустам! От всего сердца спасибо тебе за твою преданность!
Но я, больной войной человек, не мог искалечить твою жизнь. И отказал тебе, оставив тебя дома. Потому что искренне желал тебе счастья.
Потом, несколько лет подряд, я искал и не находил тебя. Мне казалось, что я потерял часть себя. Я думал, только моя вина, что прервалась наша дружба. Потому что я когда-то не написал, когда-то не позвонил, когда-то оставил твой след. Понимаешь, мне больше не с кем было поговорить о Кавказе. Некому было открыть эту рану, что так болела в душе. На всей земле не было такого человека, как ты!
Сегодня, когда через столько лет ты позвонил мне, ты унизил меня, обидел, наплевал в душу. Ты сказал: не ищите моей дружбы, оставьте меня, забудьте и не ходите больше у моего дома. Тебе не нужны земные друзья, от которых всегда идёт ложь, зависть, которые всегда могут предать. Ты ищешь друзей вечных, что однажды волей Аллаха вознесутся с тобой на небо. И таких друзей тебе может дать только ислам. И никто другой не достоин называться твоим другом, кроме мусульманина. Как тяжело, как больно было слышать твоё высокомерное: «Приходите, когда решите принять мою веру!»
