— Надеюсь, что ни одного, Амалия. Зачем убивать, если можно только ранить? И зачем ранить, если можно просто убежать? Как я понимаю, нашей задачей было убегать, и очень быстро. Или требовалось в процессе уничтожить как можно больше подданных короны? Я, значит, что-то не учел?
— О Sol da minha vida, как же мы похожи.
Впрочем, еще был разговор с Магдой и Тони.
Представьте, они не ждали меня в Сингапуре, как им было приказано. Они прибыли туда после меня, к ночи, выехав — вопреки боевому приказу, или, точнее, моей настоятельной просьбе — позже на сутки.
— Мадам Амалия, нас задержали непредвиденные обстоятельства, — с удовольствием выговорил Тони, демонстрируя мне свою почти ровную походку. — Китайский мятеж, видите ли.
— Но я же и хотела, чтобы вы… Хватит уже крови…
— Надеюсь, что не слишком расстроили вас. Но там каждый человек, владеющий оружием, был на счету. Как же вы хотели, чтобы мы покинули город в такой момент? Мой милый бурундучок, ты, конечно, не могла оставить своих слушателей в беде, ведь так? С твоим умением нажимать курок?
Госпожа Амалия, вы не поверите, но она всерьез собралась изобразить одну сцену с известной конфетной коробки — «Свобода на баррикадах».
— Тони, дорогой, хватит прикидываться неграмотным, какая еще конфетная коробка? Его зовут Делакруа. И ты это знаешь.
— Я люблю конфеты… Там, над баррикадой, возвышается, изображая отличную мишень, дама во фригийском колпаке, с лягушиным знаменем в руке и с обнаженным бюстом сомнительной свежести. Вы знаете, госпожа Амалия, вместо знамени эта золотоволосая фурия собиралась воздеть саксофон, и уже расстегнула на блузке несколько пуговок… Но войны не случилось, поэтому она триумфально прошествовала до вашего предприятия, где хозяйничает тот португальский подросток, вдохновенно рассказала там всему городу о стойкости полиции и волонтеров ФМС, а потом долго играла в эфире на саксофоне вместе с каким-то индийским скрипачом из «Колизеума». Это было незабываемо! Но скажите мне, а когда вы догадались, что этот ваш повар и был сам великий Дай Фэй?
— Омлет, — сказала я мрачно.
— Омлет — что?
— Помните, Тони, я спросила вас — если человек велик, то он велик во всем? Вы мне начали рассказывать все эти как всегда интересные сведения о китайских генералах, но я думала о другом. Если человек пишет гениальные стихи — может ли он быть еще и гениальным поваром? Это был не просто хороший омлет…
— А, конечно, Тони, ты еще тогда начал рыдать на французском насчет женского белья, а Амалия подхватила — «ом-ме-летт»… Я-то думала, у нее опять, как всегда…
— Видишь ли, в чем дело, — повернулась я к ней. — Китайские повара делают множество омлетов, с луком, с кукурузной мукой, с устрицами. Но максимум, что от них дождешься — это что они разбавляют яйца водой. И никогда — молоком. Да в какой это китайской кухне ты вообще увидишь молоко? Ну, а я, после полутора лет в Сорбонне, как-нибудь уж умею отличать настоящий французский омлет от любого другого. Это не итальянский повар, подумала я. А французский. И тут все стало абсолютно ясно — надо было только понять, как же он оказался незарегистрированным. Это я узнала на вечере клуба «Ротари» только позавчера вечером… Тони, а вы тоже собрались воевать?
— Я отвечу, но сначала — пока не перебили — моя настоятельная просьба: час или два разговора с этим поэтом. Я готов отказаться ради этого от гонорара.
— К Элистеру, полковник. Я даже не знаю, где он этого поэта сейчас прячет. Но я попрошу за вас, и он согласится.
— Благодарю. А что касается войны, мадам Амалия, то я родился военным советником — в интеллектуальном смысле, конечно — и сдохну военным советником. Пока эта замечательная женщина изображала богиню победы, и мужчины готовились носить ее вдоль боевых позиций на руках, я сидел с одним капитаном в арсенале и пытался навязать ему великолепную идею, которая меня осенила на ходу. Берется грузовик, откидывается задний борт, туда укладываются мешков пятнадцать песка, и ставится не один «льюис», а сразу два. Там, помнится, стратегически все дело было в мосте, соединявшем две половинки города. Представьте: подаем грузовик задним ходом на мост, огнем двух пулеметов разносим в пыль все живое на рыночной площади и трех прилегающих улицах на той стороне, волонтеры бегут через мост и занимают все ключевые высокие здания, а пара-тройка профессиональных охотников на тигров прикрывает пулеметчиков от огня с крыш — победа наша! И ведь я уговорил этого капитана, несмотря на саботаж майора, который постоянно врывался и сообщал нам, что во время боевых действий джин строго рационируется… Но боя не случилось.
— Вдруг оказалось, что в китайских кварталах нет никакого бунта и погрома, лавки открыты и никто не может ответить, что тут вообще было? — почти утвердительно сказала я.
— Так, моя дорогая, ты, кажется, знаешь про эту историю больше, чем мы…
— И вот, мадам Амалия, мы трясемся в поезде сюда, в Сингапур, я пессимистично размышляю, что опять никто не воспользовался моими советами о том, как поубивать сотни человек — просто фатальное невезение! А этот зябличек спит у меня на плече всю дорогу без перерыва. Лет десять назад играла бы на саксофоне целую ночь, под грохот канонады, а поутру… Ах, что делает время…
— Что делает время? — сказала Магда, глядя в окно, где сизые тучи поливали темно-серым дождем металлическую морскую воду. — Оно делает бриллианты из графита, если надавить на него посильнее. Или ржавчину из железа.
— Что с тобой, Магда?
— Да так, ничего. Почитала «Стрейтс тайме». Люди замерзали этой зимой, если не доходили до костров. «Армия спасения» стала больше просто армии как таковой. Бывшие банкиры, строители и актеры переселились в ночлежки.
— Где, Магда?
— В Америке, где же еще. Но там живут крепкие ребята, они улыбаются вот такой улыбкой и встречают новый день, и еще один. Сейчас там весна, уже тепло. И, знаешь, я вспоминала… в старом, добром Нью-Йорке есть такое место, где этот косой Бродвей пересекает, кажется, тридцать четвертую улицу — уже забыла. Маленький скверик, трамвайные пути, и там стоит «Мэйси». А это тебе не здешний «Робинсон», «Мэйси» в Нью-Йорке — это целый громадный квартал, а высотой он этажей в восемь.
— И что ты там хотела купить, мой обезьеночек?
— Ничего. Там над входом нависает на железных канатах — здоровенных, толщиной в мою талию — этакая платформа. И на ней можно посадить бэнд человек в шесть. Так вот, я и думала, что если бы можно было усесться там с саксофоном и нашими ребятами — некто Джек с банджо, черный Вуди с барабанами, и еще, наверное, две скрипки и труба. Тони, я играла бы там для этих замечательных, этих непобедимых ребят что-то зверски веселое, типа Old Man's Blues, с утра до ночи, бесплатно, за миску супа. Просто чтобы они знали — Магда здесь, с ними, и все будет нормально.
Дождь над сингапурской гаванью скрыл горизонт с его кораблями и чайками.
— А ведь это можно сделать, Магда, — сказала я. — Я это могу. Ты же знаешь.
— А ты знаешь, что я могу не вернуться?
— Что ж… Но иногда мечты должны сбываться. А иначе зачем мне моя жизнь, если я не могу сделать хоть что-то для людей вокруг меня? Другое дело, что когда мечты сбываются, то не очень понятно, что делать дальше.
— А Тони ты тоже отправишь домой? Тони, что ты будешь делать, если вернешься?
— Я, мой вороненочек? Ну, может быть, Уэст-пойнт, не профессор, так хоть… Кто у них есть, с военным опытом на Дальнем Востоке? Если, конечно, там сейчас хоть кого-то интересует Дальний Восток… Хотя в частой армии мадам Амалии я бы стал через год-другой генералиссимусом, без сомнения…
Магда все так же стояла у окна, глядя на залив.
— А у них здесь дождь идет, — сказала она.
