Чернокнижники

кому попало, как по большой дороге? Нет, шалишь… — он схватил князя за кружевной ворот и резко встряхнул. — Ну, приходи в себя живенько! Ты же не барышня, в конце-то концов… В армии служил, да и сейчас там числишься…

Князь, судя по его затравленно-злобному взгляду, немного опамятовался. Спросил почти спокойно:

— Чего же теперь тебе надо, скотина? После… всего этого?

— Ты меня сейчас же проведешь в башню, — сказал Савельев.

— Нет…

— У меня, Федя, времени нет тебя обхаживать, как гусар — несговорчивую девку, — холодно сказал Савельев. — Проведешь. Иначе загоню пулю в лоб… — он замолчал, усмехнулся. — А, впрочем, зачем? Доводилось слыхивать про его светлость Алексея Иваныча Кушакова? Уж ты-то не можешь не знать сию персону… А может, слышал еще, что он давненько мечтает до тебя добраться? До колдуна этакого, кудесника злонамеренного?

— Не выйдет…

— Еще как выйдет, — сказал Савельев. — Пришлось мне свести с ним знакомство, знаешь ли. Теперь — выйдет. Умен наш Алексей Иваныч, коварен, да вот поди ж ты, простодушно полагает твои ученые занятия натуральнейшим колдовством и от своего мнения, чует мое сердце, ни за что не отступится. Либо ты меня слушаешь и мне подчиняешься, как рекрут унтеру, либо я тебя, поганца, без малейших угрызений совести представлю Кушакову. Он, пошаривши там, — Савельев кивком показал на потолок, — найдет уйму всевозможных колдовских штучек. И матушка в простоте своей все предъявленное посчитает именно что колдовскими штучками. Она женщина простая, суеверная, любого чародейства боится пуще смерти, тебе ли о том не знать… Этакого она и лейб-кампанцу не простит. И кончишь ты, Федька, на дыбе, под кнутом и горящими вениками — уж Алексей Ильич отведет душу… И в жизни не докажешь ты ни ему, ни Матушке, что тут не колдовство, а наука. Благо лежит у тебя там в плену сущий черт…

Князь скрипнул зубами:

— Ты и туда добрался?

— А как же, — сказал Савельев. — Как-никак Тайная канцелярия, да вдобавок отстоящая от вас на сто сорок лет… Ну, решай быстрее, Феденька. Или будешь меня слушаться, или выдам тебя головой Кушакову. А сам, если ты еще не сообразил, растворюсь в воздухе, как не бывало. У меня на шее болтается в точности такая штучка, как у покойного Василь Фаддеича… Ну, сам пойдешь, или как?

Князь зло отшвырнул его руку:

— Убери руки, скотина! Сам пойду…

«Что-то тут не без подвоха, — подумал Савельев, не сводивший пытливого взгляда с княжеской физиономии, вновь выражавшей смену разнообразнейших чувств, иные из которых расшифровке не поддавались. — Опомнился, точно. И что-то на уме… Ну, посмотрим. Будь там, в башне, нечто для меня опасное, нашли бы время и случай меня о том уведомить…»

Опустив руку с пистолетом в карман камзола, он холодно предупредил:

— Будешь звать слуг — получишь пулю. А так, глядишь, еще и поживешь, и даже, быть может, науками сможешь заниматься… Что уставился? Пошли…

Оглянулся в дверях. Зрелище, конечно, представало диковатое — роскошный стол, сервированный со всем лакейским усердием восемнадцатого столетия, и тут же три покойника…

Он печально покривил губы. На тех двоих наплевать, вот и славно, что именно так они нашли свой конец… а что до Тягунова, Савельев, право слово, испытывал к нему неподдельную жалость. Жестоким и алчным человеком был Фаддеич, но уж никак не подлым. К тому же его выстрел Савельеву весьма помог. Останься он в живых, смотришь, и удалось бы приспособить к делу. Чутье подсказывает, что из гренадерского капитана мог бы получиться лихой и толковый помощник в путешествиях, при одном-единственном железном условии: Тягунов за приличное жалованье служил бы, только точно зная, что никуда он от батальона не денется. Ну да что уж теперь, не переиграешь, прощай, Фаддеич, авось и позаботится Господь в несказанной милости своей о твоей весьма даже грешной душеньке… Ведь в каком-то смысле «положит живот за други своя»…

Они вышли в коридор, где неподалеку от дверей обнаружился целый табунок встревоженной дворни. Сбившись кучкой, с испуганными, недоумевающими лицами, они серьезным противником не выглядели.

— Разгони их к чертовой матери, — шепотом, на ухо приказал князю Савельев.

Князь не стал артачиться, топнув ногой, рявкнул:

— Пошли отсюда, дармоеды! Делом займитесь!

Лакеи проворно разбежались, как застигнутые светом тараканы. Князь по коридорам и лестницам шел быстро, без принуждения, все время опережая Савельева хотя бы на полшага. Савельеву эта прыть опять- таки не нравилась, но что поделать, князь вроде бы прилежно исполнял приказания, не к чему придраться…

Вот он, коридор-тупик с заветной дверью. Савельев, не глядя, на ощупь, проверил большим пальцем, снят ли предохранитель.

У самой двери, решительно ее загораживая, стоял высоченный Мокей, в той же одежде, в какой Савельев его видел во время забав с хрустальным шаром. Глаза из-под густых бровей смотрели цепко, тяжело, по-волчьи.

Савельев шагал, как ни в чем не бывало, подталкивая замешкавшегося князя. Увидев, как вокруг Мокея словно бы синеватый туман колышется, выпалил наудачу:

— Старинушка, меня твоим деревенским колдовством не возьмешь!

Очевидно он попал в точку — Мокей на миг опустил глаза, зло поморщился — и синеватый туман рассеялся враз.

— Вот оно, значит, как… — процедил колдун, глядя исподлобья, с нешуточной ненавистью. — Прыток молодец, прыток…

Прикрывшись на всякий случай князем, как живым щитом, Савельев скупо усмехнулся:

— Сними-ка пояс, дядя, брось на пол, а сам стань лицом к стене, и руки за спину заложи. Тогда, смотришь, и жив останешься…

— Сию минуточку, барин… — с нескрываемой издевкой ответил Мокей. — Дай только в себя прийти, а то удивил ведь не на шутку…

Он вдруг раздвоился — один, вроде бы самый натуральный Мокей, остался на том же месте в той же позе, но от него отделился не уступавший ему ростом и сложением, почти совершенно прозрачный силуэт, словно сотканный из живого прозрачнейшего стекла или туманной дымки. И эта почти неразличимая фигура двинулась вдоль стены в сторону Савельева, на ходу туманный двойник поднял ногу, чуть наклонился, ловко выхватил из-за голенища внушительный кривой нож…

Конечно же, этот, крадущийся с ножом, и был настоящим, а другой, неотличимый от живого человека — наваждением, обманом, мороком…

Решение следовало принять в считанные секунды — вот-вот окажется сзади и ударит ножом в спину…

Савельев с превеликим удовольствием взял бы его живьем: прострелить ногу, заодно и руку с ножом, связать его же собственным поясом, пусть полежит пока… Но рисковать не стоит: вдруг он, оказавшись без присмотра, что-нибудь злоумышленное скудесничает, даже лежа подраненным и связанным? И от этого уже не защитишься? Если альвовские штучки на Савельева не действуют вообще, это еще не значит, что он полностью защищен от всех козней отечественных колдунов, принадлежащих к тому же роду человеческому…

Резко развернувшись влево, он выстрелил два раза почти в упор. Туманная фигура медленно сползла по стене на пол, вытянулась неподвижно — и превратилась в настоящего Мокея, а призрак-обманка моментально растаял.

Савельев присмотрелся к неподвижному телу: нет, вроде бы все без притворства, выглядит натуральным мертвецом — и серебряные пули не понадобились, и не пришлось мазать заряд лампадным маслом или святой водой, как учат сибирские старики…