доверять собак. А про ружье сказал, что я могу прихватывать его иногда, от случая к случаю, когда он мне разрешит.
— Сезон пока не открыт, — добавил старик. — Целый месяц еще ждать, но я возьму тебя ловить рыбу. Будем ловить на удочку усачей, и я покажу тебе, где больше всего садится голубей и вяхирей. Глядишь, и подстрелишь какого из своего пугача, если сядет недалеко, — закончил он и снова взялся за ослиное седло, а осел в это время пощипывал травку в дальнем конце двора.
Бабка принесла мне целую тарелку вишен. Я подошел к окошку и сквозь маленькие стекла жадно стал рассматривать висевшую на стене длинную двустволку. Она висела наискосок на оштукатуренной стене. К гвоздю был еще прицеплен ветхий патронташ с разноцветными патронами — зелеными, красными, желтыми — и латунный рог, скрученный как баранка и поблескивавший в полутемной комнатке. Как мне хотелось зайти туда, коснуться оружия, овеянного охотничьей славой, опоясаться тяжелым патронташем, потрубить в рог!
Вдруг над самой моей головой, там, где над стеной нависала широкая стреха, забился перепел, и я вздрогнул от неожиданности. Маленькая серая птица сидела в проволочной клетке, и я до сих пор не замечал ее.
Я долго смотрел то на ружье, то на перепела, шебаршившего в клетке, и все старался навести старика на какую-нибудь охотничью историю. Но он занялся седлом и, усмехаясь в седые усы, ловко отклонял мои хитрые намеки.
— Поди пригони сюда осла, а то как бы он не забрался на соседский двор и не принялся там за тыквы, — сказал он наконец, увидев, что иначе от моих расспросов не отделаешься.
Вечером я вернулся домой, исполненный самых радужных надежд. В ту ночь я почти не спал. Я представлял себе, что я уже настоящий охотник, и мечтал о том, как я буду стрелять всякую дичь, разумеется, вместе с дедом Мирю, которому я уже был предан душой и телом.
ВЫДРЫ И ФИЛИН
Уже несколько раз случалось мне таскать на спине тяжелую сумку с мережей, высоко и осторожно держать удилище и шлепать по мелкому дну нашей чистой горной речки, теплая вода которой приятно щекотала босые ноги.
Пока дед Мирю закидывал сеть, я ловил кузнечиков для наживки, копал червей, купался или играл с Зымкой, всегда сопровождавшей нас в этих походах. Вместе с ней мы следили за полетом какого-нибудь зимородка. Зеленая блестящая птица, скользнув над самой водой, садилась у берега и терпеливо поджидала, не мелькнет ли в воде неосторожная рыбка, и тогда тут же ныряла и хватала ее клювом. А мы все бежали за птицей, чтобы еще и еще раз увидеть, как она расправит свои зеленовато-синие, точно изумрудные, крылышки, как сверкнет ими на солнце подобно драгоценному камню и полетит низко над самой рекой. Еще мы подстерегали водяных дроздов или камышников, как их называл старик. Они внезапно исчезали в воде, словно утопленники, спокойно расхаживали в поисках пищи по песчаному дну, а мы с Зымкой наблюдали за их движениями и удивлялись, как это они столько времени выдерживают в воде, без воздуха. Эти водолазы с белыми грудками одинаково хорошо чувствовали себя и в воде и в воздухе. Сядет какой-нибудь из них на мокрый камешек, возле которого пузырится белая полоска пены, оглядится кругом и — хоп! — уже скрылся под водой. Ждешь минуты три-четыре, не покажется ли маленький водолаз, ждешь, бывает, и дольше, а он вдруг вынырнет далеко-далеко от того места, где ушел под воду. Вспорхнет как ни в чем не бывало и продолжает свое подводное и воздушное путешествие вниз по течению теплой, весело журчащей речушки, что вьется между большими синеватыми глыбами камня, нагретыми июльским солнцем. На обоих берегах — тенистые леса, подальше зеленеет кукуруза, весело смеются подсолнухи, желтеет колючая, как щетка, ячменная стерня. Дубравы кажутся серыми от жары. Оттуда доносится воркование диких голубей, и мы с Зымкой все чаще поглядываем туда. Река наполняет воздух запахом тины и влаги. Большие зеленоватые лягушки с золотыми глазами молча высовывают головы из воды и блаженствуют под жаркими лучами послеполуденного солнца, лишь изредка тихо квакая от наслаждения. А далеко на юге синеют горы, окутанные маревом, точно мираж…
У деда Мирю был свой способ ловить рыбу мережей. Прежде всего он «подкармливал» рыбу, то есть накануне вечером сыпал крупу или жмых в заранее намеченные места, а на другой день шел туда с сетью. В этих местах обычно на дне лежали камни, и старик накрывал их мережей. После этого я брал прут и шарил им под камнями. Напуганная рыба покидала свои убежища и сама входила в крылья сети. Так мы избавлялись от утомительной необходимости закидывать сеть, а мешок наш быстро наполнялся.
Хорошо смотреть, как вытаскивают на берег сеть, как среди трухи и водорослей прыгает, сверкая, точно серебро, пойманная рыба, но в сто раз лучше ловить на удочку! Забросишь ловко насаженного на крючок червя и сидишь, не отрывая глаз от поплавка. Ждешь, когда он начнет подпрыгивать и уходить под воду, следишь за ним неотрывно и ни о чем другом не думаешь. Где-то там, недалеко от берега, плывет усач, ищет на дне пищу, водит усами, медленно изгибает свое тонкое тело, двигает хвостом. И вот он видит твоего червяка. Червяк лежит на дне и чуть-чуть шевелится. Усач прожорлив, но все же побаивается, оглядывает насадку, колеблется… Но вот червяка заметил другой усач и стрелой кидается к нему, чтоб опередить первого. Тогда и первый решается, широко разевает рот и проглатывает наживку. Поплавок уходит под воду, а по удилищу словно кто-то стучит телеграфным ключом. Дергаешь удочку и сразу чувствуешь тяжесть на конце лески, и вот уже, сверкнув в воздухе, летит к тебе твоя добыча. Плавники ее трепещут, точно крылышки большой пчелы. Бросишь ее в корзинку и слушаешь, как она там поскрипывает чешуей… И снова забрасываешь.
Другое дело — клень. Он ест мальков, ест кузнечиков, ест головастиков. Не отказывается и от трутней. Он хищник и, в отличие от усача, не плавает по-над дном, а ищет добычу в водоворотах и любит глубокие омуты. Бросишь ему хорошего кузнечика с кирпично-красными крылышками, и клень кидается на него, как собака, хватает его, но лишь почувствует острие крючка, тотчас выплевывает — ив сторону. Поэтому нужно быстро подсекать, то есть быстро дергать удилище вверх, и вот клень перед тобой — выпучил золотые глаза и весь вытянулся, как солдат в строю. Кладешь его в корзину, и он подает из крапивы голос: кии! кии! кии!
Старик научил меня забрасывать удочку и, как он говорил, определяться «по дну», то есть разбираться, какое где дно и где тут может плавать усач, а где играть клень. И я так увлекся всем этим, что уже ничего не видел вокруг, кроме поплавка и воды… Однажды, расправляя мережу и выбирая из нее налипшие водоросли и труху, дед Мирю взглянул в сторону запруды и сказал мне:
— Хочешь узнать, как серая цапля ловит рыбу? Вон, видишь, торчит, как кол. Проберись поближе, только осторожно, прячься вон за теми вербами. Кстати посмотрю, сумеешь ты ее не спугнуть или нет. Она, чертяка, зоркая.
Большая серая цапля стояла на нижнем краю запруды, обросшей по берегам редкими вербами и ракитами.
Вместе с Зымкой, которая тотчас сообразила, в чем состоит наша задача, я пополз по берегу да так старался ничем себя не выдать, что мне могла бы позавидовать даже лисица. И я добился своего. Мы с Зымкой подобрались к цапле метров на десять.
Цапля, ступив своими длинными ногами в мелкую воду и задрав вверх змеиную головку с длинным острым клювом, замерла и не двигалась, словно была изваяна из серого мрамора. Казалось, ее ничто не интересовало и она ничего не видела. Но вдруг ее клюв молниеносно ушел в воду, в следующее мгновение снова взмыл вверх, и маленькая рыбка блеснула и исчезла в ее глотке. Это произошло так быстро, что мы с Зымкой едва уловили ее движения. И снова цапля застыла на месте, задрав голову.
Мы наблюдали за ней целый час. За это время она поймала не меньше десятка рыбешек. Зоб ее раздулся и обвис. Наконец цапля вышла на берег, подпрыгнула, взмахнула широкими крыльями и поднялась над запрудой, вытянув длинные ноги. Потом она села на сухой дуб и там затаилась.
— Было б у меня с собой ружье, я б ее сейчас шлепнул, — сказал дед Мирю, когда я с восторгом рассказал ему, как цапля ловит рыбу. — Она вредная птица: много рыбы истребляет. Особенно когда река мелеет. Тогда — вся рыба собирается в омутах, ее там хоть руками бери. Цапля ее таскает, ровно уху ест…
