вечеру, когда цапля и ворон удалялись, она вставала и отправлялась за кормом.
На лугах, обуреваемые страстью, кричали кеклики. С огромного болота доносились многочисленные птичьи голоса. До утра надрывалась рыжая цапля, окрестность оглашалась свистом куликов.
Утка день и ночь сидела на яйцах. Долготерпеливая, как сама природа, она не шевелилась, боясь привлечь внимание ястребов. Но когда наступал вечер и равнина затихала, она оставляла на несколько минут гнездо, а чтобы яйца не остывали, прикрывала их пухом со своей груди.
Потом она снова возвращалась. На протяжении трех недель, каждое утро, здесь она встречала рассвет. Каждый вечер и каждую ночь над смолкшей равниной светила луна — то огромная, круглая, словно осклабившаяся, то щербатая, далекая, окруженная смутным сиянием.
Иногда шел дождь, и луга становились изумрудными, дурманяще пахло травами и теплой землей. Меж белых, уже летних облаков к земле широкими потоками устремлялись солнечные лучи, и колокольчики на шеях животных звенели все явственней и настойчивей. Шумела зелень, и тогда, казалось, было слышно, как растут травы. Наконец наступили теплые солнечные дни, и вода на болоте начала испаряться. По вечерам нестерпимо громко, пронзительно кричали лягушки, а стада приходили сюда в поисках прохлады.
Однажды утка приподнялась. Яйца стали трескаться.
Стоял полдень. Утка издала тихий, полный нежности звук. Она чувствовала, как под ней копошатся живые утята и слышала, как хрустит яичная скорлупа. Она пришла в волнение. Радостно забилось сердце. Все ее пылающее, как в лихорадке, существо охватило безудержное желание повести своих детей к реке.
И тогда на лугу показалась деревенская повозка.
Волы шагали не торопясь, покачиваясь из стороны в сторону. На фоне яркой, сочной зелени они казались почти белоснежными. В телеге сидели мужчина и женщина.
Они подъехали к самому болоту и остановились. Потом распрягли волов, те стали пастись, а мужчина принялся косить траву, которая была здесь высокой и свежей.
Утка слышала, как коса рассекает траву. Женщина примостилась на оглобле. До птицы донесся плач ребенка.
Мужчина приближался. Он обошел топь и вскоре очутился на островке. Над травой показалось его раскрасневшееся лицо* потом — расстегнутая рубашка и морщинистая на шее кожа. Его фигура медленно выплывала и надвигалась вместе с нарастающим звоном косы. Еще один взмах, и коса блеснула подле самого тела неподвижно лежащей птицы…
Мужчина задержал взгляд на утке и что-то пробормотал. Потом удалился.
Утка заметила, что он снова возвращается. Не успела она опомниться, как у нее над головой взметнулась пестрая одежда и накрыла ее. Она крякнула и забилась в руках мужчины. Потом до нее донесся голос женщины, которая о чем-то спрашивала.
Она почувствовала, как ее разворачивают и осторожно передают в другие руки. Эти руки прижали ее к чему-то теплому и мягкому. Ласковая улыбка на лице женщины и ее спокойный голос словно говорили о том, что ей нечего опасаться, и утка перестала вырываться.
Женщина положила ее на недавно вылупившихся птенцов и накрыла той же пестрой одеждой. И снова утка услышала, как звенит поблизости коса и как к ней равномерными шагами приближается мужчина.
Несколько раз к ней подходила женщина и осторожно ее гладила рукой через одежду.
Наконец звон косы смолк. Мужчина и женщина, собрав траву, готовились уезжать. Волы тяжело ступали по влажной земле. Снова заплакал ребенок. И опять кто-то подошел к ней и взял на руки. Она тут же догадалась — это был мужчина. Поняв, что ее разлучают с утятами, она закрякала и сделала попытку освободиться. Потом ее понесли к телеге и снова передали в руки женщины.
Супруги о чем-то заспорили. Вдруг ее грубо развернули и подбросили в воздух.
Очутившись на воле, утка описала небольшой круг и быстро вернулась к себе в гнездо. Не думая больше о людях, она устроилась подле птенцов и накрыла их крыльями.
Смеркалось. Луга стали темными. Только по-прежнему белели волы. И вдруг утка услыхала шаги женщины. Та подошла совсем близко, остановилась и заговорила ласковым голосом. Она держала на руках ребенка и показывала ему на лежащую дикую птицу. Утка вздрогнула, но не сдвинулась с места, словно понимала, что ее не тронут.
Когда люди удалились и скрип нагруженной травой телеги смолк в теплых майских сумерках, на западе остался лишь небольшой багровый диск — обещание завтрашнего рассвета.
Утка встала и повела за собой утят. Величиной с грецкий орех, они семенили, то и дело теряясь в траве. Мать вела их к реке, потому что скошенная трава уже не могла служить им убежищем.
Когда совсем стемнело, она взяла в клюв одного из утят: покачиваясь и прислушиваясь к каждому шороху, она перенесла его к реке и опустила на воду. Невидимая среди лугов, под покровом короткой майской ночи, она перенесла к реке одного за другим всех своих птенцов.
На рассвете, когда последний утенок был вне опасности, она поплыла по реке, в окружении выводка.
На небе продолжала светить денница — крупная и мерцающая, как капля горящего фосфора. В реке отражались редкие звезды и крохотные перистые облачка с розовеющими от зари краями. Вдали обозначились голубоватые контуры гор. Их покрытые снегом вершины сверкали в лучах восходящего солнца. Было тихо и прохладно. Река лениво несла свои воды меж склонившихся низко ив.
Окруженная детьми, утка плыла по течению, в направлении небольшой заводи, которая переходила в болото, поросшее тростником и камышами. Время от времени она окликала утят, будто просила их потерпеть еще немного…
Припекало солнце. Хотя на болоте стояла тишина, утка знала, что в траве копошатся сотни уток, которые, подобно ей, высиживают и оберегают своих птенцов, и не чувствовала себя одинокой среди трав и воды, где ее и детей подстерегали новые опасности.
