— Гляжу, гляжу, да нет ничего, — был печальный ответ. — Вот увидишь, я прав. Не здесь она прячет их, не здесь!
— Так где же?
— Придется с этим делом погодить, — проворчал капитан Негро, уже усталый и раздосадованный. Красная блуза его мелькала в кустах, как огонь.
Вдруг он крикнул:
— Шапку потерял! Ах, чтоб ей пусто было!
И давай шарить среди кустов.
Он долго шумел и тихонько ругался.
— Все никак не найдешь?
Капитан не ответил — должно быть, не расслышал вопроса из-за шума, поднятого им самим. Ветка ежевики, незаметная в траве, зацепилась за его ногу. Он наклонился и вдруг заорал:
— Вот он! Вот он! Держи!
— Что случилось? — спросил я.
Капитан Негро как бешеный метался в кустах, производя страшный шум.
— Шапка у тебя убежала, что ли? — воскликнул я и бросился к нему.
— Серненок! Держи! — завопил он и кинулся, растопырив руки, к высокому кусту. — Вот сюда спрятался. Скорей, а то убежит. Ах, чертенок! Беги сюда! Здесь он!
Мы обыскали куст, но от серненка — ни следа.
— Как сквозь землю провалился, — сказал капитан.
Он был без шапки, волосы свешивались на самые глаза.
— Надо было Гектора взять. Он бы сразу почуял. Пойди приведи, а я постерегу.
Это было разумное предложение.
Охотничья собака моя легко обнаружила бы серненка. Я пошел к дому и по дороге обратил внимание на один пень. Он пустил низкие побеги, вокруг желтела трава. Я заметил в ней нечто напоминающее детскую игрушку, какого-то странного зверька, сделанного из желто-коричневого фетра. Он лежал, плотно прижавшись к земле, растопырив все четыре ножки, словно мы наступили на него и растоптали. Спинка зверька была испещрена светло-желтыми пятнышками, как будто на него каплями падал солнечный свет. Уши, довольно длинные, лежали на спине, прижатые, как у зайчонка.
— Иди сюда, капитан, — позвал я, не сводя глаз с этого солнечного зайчонка.
— Что такое?
— Сейчас поймаем. Вот он.
— Где, где? Ты его видел?
— Здесь. Только тише. Обойди его снизу.
— Ах ты, дьяволенок!
Капитан старался разглядеть зверька. Он присел и пополз по траве на четвереньках, как большой красный жук.
Но серненок понял наши намерения. Только я протянул руки, чтобы схватить его за уши, он вскочил, как на пружине, и зигзагами пустился от нас наутек. Капитан Негро даже не увидел его.
— Держи-и! Держи! — кричали мы, натыкались друг на друга, падали и добились-таки наконец: Черный капитан поймал серненка.
Серненок запищал как-то в нос, писк был громкий, жалобный, и мне почудилось, что наверху, в редколесье, кто-то застонал…
Мы двинулись к сторожке. Капитан держал серненка за ноги, как держат новорожденных ягнят. Солнечный зайчик не делал никаких попыток освободиться. Голова его качалась в такт шагам капитана, в глазах было больше печали, чем страха.
— Больно нежный, слабенький. Как бы не умер! — сказал капитан, когда мы пришли в сторожку и положили серненка на одну из кроватей.
— Пусти его на пол. Может, побегает, — ответил я.
Капитан поставил солнечного зайчика на половицы.
Четыре копыта серненка, маленькие, будто улиточки, тотчас расползлись. Он расставил ноги, но не упал и сейчас же спрятался под кровать моего товарища.
— Что же делать? Нельзя же, чтобы он спал на голых досках! — промолвил капитан.
— Мы уложим его в большой ящик в коридоре — пока. Постелем там сухого папоротника и сена. А завтра построим для него загон, чтоб было где побегать. Ему надо побольше двигаться.
— Познакомим его с Миссис Стейк, а? Как по-твоему?
— Мне кажется, еще рано. Пускай привыкнет к нам. Серны быстро приручаются.
— Батюшки, да ведь я шапку потерял и совсем забыл о ней, — хлопнул себя по лбу капитан.
— Не беспокойся. Найдем потом.
Мой товарищ нетерпеливо махнул рукой.
— Не будем нынче тревожить серну. Пусть она отыщет второго детеныша, — прибавил я.
— Ух, устал! — промолвил капитал, сев к столу и опершись на него.
Серненок притаился под кроватью, оттуда не слышалось ни звука.
Мы вымыли ящик, в котором держали зимой дрова, застелили дно папоротником и положили серненка туда. Когда с этим было покончено, капитан Негро сел на стул возле ящика и стал рассматривать нашего пленника.
— Теперь пора выбрать ему имя, — сказал я.
— Само собой. Давай окрестим его Додс, — предложил капитан.
— Почему Додс? Подберем ему болгарское имя.
— Додс или Браун. Одно из двух.
— Брось эти глупости.
— Знаешь, почему я так предлагаю? — спросил мой товарищ, вынув из кармана маленькое зеркальце и разглядывая в него свой глаз, слегка воспаленный, так как во время ловли его хлестнула ветка. — Потому что в Америке некоторые бедняки, безработные, продают детей бездетным богачам. Я видел как-то у одного фермера двух мальчиков — Додса и Брауна. Он купил их у одного рабочего, бедняка из Техаса. Ребятишки все время ревели, просились к родителям. И как было не реветь? Отец продал их незадолго до этого, а одному четыре года, другому — пять… В Америке некоторые продают даже глаза…
— Не ври, — сказал я.
— Говорю тебе, продают глаза! — возразил он. — В тамошних газетах встречаются такие объявления: «Продается правый или левый глаз, совершенно здоровый, голубой или черный. Такая-то улица, такой-то номер дома. Обращаться по указанному адресу».
— А потом что?
— Заключив сделку, идут к специалисту-хирургу. Тот берет глаз у продавшего и пересаживает покупателю. Понятное дело, кто глаз продает, тот бедный, весь в долгу как в шелку, безвыходное положение. Хирург вставляет ему на место прежнего стеклянный глаз, а богач через несколько дней уходит с двумя здоровыми. Я знаю один такой случай и сейчас расскажу тебе, — продолжал капитан Негро, хлопнув себя по колену. — Один такой вот богач, некий мистер Бетерсби, окривел на левый глаз и купил себе новый у одного безработного. Этому безработному, видимо, приходилось в Нью-Йорке очень туго, он провел там много мрачных дней и стал очень мрачным человеком. Мистер Бетерсби заключил с этим рабочим довольно выгодную сделку. Хирург пересадил ему чужой глаз. Операция прошла совершенно благополучно. Пролежав целый месяц в роскошной клинике, Бетерсби уехал счастливый в свой громадный богатый дом, а рабочий с искусственным глазом уже на третий день из клиники исчез. Но что получилось? Правый глаз мистера Бетерсби видел людей и предметы на один лад, а левый — на другой. Зажмурит он левый глаз — все вокруг него точно такое, какое было до операции. Жена — красивая, добрая, дочь по красоте не уступает жене, хоть и поглупей малость, сын — настоящий джентельмен, а что касается дома — так это просто великолепный, богато и со вкусом обставленный дворец.
А зажмурит правый глаз и станет глядеть левым — все наоборот. Дом кажется мрачным, страшный какой-то, с толстыми коврами и портьерами, заглушающими всякий звук, поддерживающими в многочисленных комнатах мертвую тишину. Даже глядя в венецианское зеркало на самого себя, мистер
