тот успел поклониться и ответить:
— Благодарю вас. Я тоже так думаю.
Скотт Рейнольдс чувствует его присутствие как давящую невыносимую тяжесть. А тот поднимается и идет к нему. Скотт Рейнольдс зажмуривает глаза, он не хочет видеть круглое славянское лицо с выпирающими татарскими скулами — тусклое лицо, напоминающее исщербленную стену, запавшие, страшно серьезные водянистые глаза с вымученно-властным взглядом, но поляк осторожно сдвигает шляпу с его лица и медленно говорит на своем ломаном английском:
— Чего мы ждем, господин, чего мы ждем? Есть ли смысл оставаться здесь, когда там прекрасная вечность, господин…
Скотт Рейнольдс издает рычание, поворачивается на живот и с облегчением видит удаляющиеся толстые икры поляка, его широкий зад и спину, поросшую золотистой шерстью. Теперь поляк уляжется под своим тентом и будет оттуда на него смотреть. Красный от злости, Скотт Рейнольдс садится на свой халат и поворачивается к нему спиной.
На лицах у многих он читает сочувствие. Все, заметившие эту сцену, ему сочувствуют, потому что знают, что представляет собой бедняга, но все держатся на почтительном расстоянии от знаменитого ученого, никто не решается его беспокоить. Впрочем, их удерживает и страх скомпрометировать себя перед ним какой-нибудь глупостью. Так их уважение защищает его от неприятных ухаживаний. Скотт Рейнольдс убежден, что все его любят за его дурачества в баре и за простое свободное обращение. Им льстит, что он не так уж важен и недоступен, и они уверены, что и он их любит… Для них он «веселый старикан».
Надо успокоиться, отдаться ласкам солнца, погрузиться в равнодушие. Шум усиливается от смешения славянской, немецкой и французской речи, усиливается и плеск волн, и запах крема для кожи, ревет сирена торгового судна, гудит пассажирский самолет. Скотт Рейнольдс опять поворачивается на спину и притворяется, что дремлет. Как ему, черт побери, освободить свое сознание от этого проклятого поляка, от своей семьи, от присутствия этих голых праздных людей, съехавшихся сюда со всей Европы, как ему изгнать из себя демона, который тоже притворяется, что дремлет, а сам точит его ум и сердце и постоянно напоминает о прошлом? Каким образом может он отдаться кажущемуся миру чувств? Краешком глаза Скотт Рейнольдс наблюдает за женщинами — разглядывает их одну за другой глазами опытного шестидесятилетнего мужчины, который прекрасно разбирается в женских фигурах и характерах… О да, как он мог забыть про Зиту Кетнер, молодую немочку, студентку-физичку, его коллегу, славного дедушкиного гусенка? Она — сладость жизни, брызжет энергией, запускает мотор желаний. Позавчера она ушла рано с пляжа, и он догнал ее возле отеля. Круглые бедра, как стволы молодых черешен, ложбинка между лопатками, плечи… Тело ее ударило, как электрический ток, по его старым нервам, он чуть не потерял сознание и едва удержался, чтобы не обнять ее…
Скотт Рейнольдс думает о Зите, изобретает разные соблазнительные планы, лукавит: его ум, привыкший к оценкам с позиций нравственности, издевается над его достоинством и возрастом — дурацкие предрассудки, самозапреты, противоречащие человеческому естеству. В эти минуты он смотрит на себя, как на ребенка, и это понятие «естество» (ибо ведь только мир чувств, единственный, нравствен?) освобождает его от любых моральных пут». Почему бы нет? Именно стареющий мужчина испытывает влечение к молодым девушкам… Но, боже мой, неужели ты хочешь жить такими ничтожными мыслями. Скотт Рейнольдс? Неужели это и есть воспринимать мир пятью чувствами?..
Опять всколыхнулся горький осадок в душе, с которым он проснулся этим утром, потому что никак невозможно достичь единства между чувственным представлением о мире и мыслью; нет спокойствия в уме и сердце, несмотря на все мучительные усилия отдаться божественному наслаждению…
Скотт Рейнольдс с разбега бросился в воду. Когда-то, в бытность студентом, он был хорошим спортсменом, а теперь хоть плавает неплохо, спасибо и на том! Дальше, дальше! Скотт Рейнольдс держит голову высоко над водой, он знает, что с берега на него смотрят и восхищаются его вольным стилем. Море — синий шелк, небо и пена, воздух и солнце… Какой же ты эгоист, старик! Ты, как ядовитый раствор, перенасыщен знаниями, сомнениями, ошибками, ты ветошь, неспособная жить! Ты годишься только для Теофано, ты прекрасно понимаешь, что тебе осталась только отравительница и стеклянный саркофаг… Сладостная Теофано, твой дух витает над этими волнами, напоенными твоим ядом, весь мир пропитан ядом! Сын солнца. Скотт Рейнольдс, лучезарный, рожденный, как и все живое, великим таинственным потоком, берущим начало во вселенной, сознает, что он — ядовитая роса, и ему хочется плакать над своей человеческой участью…
С берега на него смотрели. Там, под разноцветными тентами, приподнялись голые тела — коричневые и желтые, цвета золотистого песка, и множество глаз следило за его движениями. Он в этом убедился, повернувшись на спину, и тотчас представил себя сидящим в глубине ресторана за своим столиком перед американским флажком, который кельнер никогда не забывал поставить. Он улыбается, кивает в ответ на приветствия, соломенная шляпа висит на вешалке, на нем неизменные узкие неглаженные брюки, рубашка… Славный старикан! Смотрите, это он… Да ведь он делал с Оппенгейме ром первые атомные бомбы… О! Зачем он сюда приехал? Просто не верится, он такой весельчак. Он милый, добродушный и такой скромник- гонит прочь всех журналистов и слышать не хочет об интервью… Говорят, он избегает всяких встреч с коллегами… Чудак! Все великие ученые… Смотрите, как он уплетает ужин, а сейчас пойдет танцевать в бар…
Скотт Рейнольдс, расслабив тело, лежит на поверхности, где солнечные лучи затеяли вакхические игры с морской водой. Это покой. Настоящего покоя не может быть в пустом пространстве, он всего слаще именно в самом сильном движении…
— Великолепная вода, мистер Рейнольдс!
Перед Скоттом Рейнольдсом всплывает голубая резиновая шапочка, под нею загорелое толстощекое лицо, смеются голубые глаза. Финка плещется в соленой воде, фыркает, отдувается, все в ней колышется, как само море.
Скогг Рейнольдс любуется ею. Черный купальник подчеркивает ее цветущие формы, сильные ноги бьют по воде, волна то поднимает ее, то опускает. Эта женщина не хочет смаковать жизнь, она просто пожирает ее ненасытно, высасывая все соки до конца. Студент Скотт Рейнольдс в Геттингене питался идеями и восторгами, как голуби питаются кислородом, когда кружат высоко в небе — радостно, со светлой надеждой на будущее человечества, а теперь он стал похож на одинокого тюленя, которого видел позавчера под мысом-видением. Его подвез туда пыльный автобус. Сверху открылся вид на старую разрушенную крепость. Под нею море образовало закрытый залив, напоминающий лагуну. Дул ветер, и чайки, распластав крылья, носились над скалами. Каменистая местность, похожая на плато, напомнила ему Аламогордо[5] в тот день, когда огненный вихрь первой термоядерной бомбы смел все и сгустил тьму на пятьдесят миль вокруг… Тюлень плавал в тихой лагуне, осужденный на одиночество до самой смерти. Скотт Рейнольдс с грустью наблюдал за ним, воображая отдельные минуты его жизни, где-то там, под этими скалами, в полных морской воды пещерах, в которых, говорят, спрятаны сокровища древних…
Скотт Рейнольдс очнулся, внезапно поняв, что в это утро гораздо больше, чем всегда, поддался старым воспоминаниям и опасным мыслям. Он быстро повернулся и поплыл к берегу…
Покой, покой и тишина. Махни рукой на весь мир, оставь его за порогом твоего номера! Забудь взгляды, которыми тебя провожали, когда ты шел через пляж, забудь это утро, прогони чертей, чтобы они от тебя отстали!.. Завтрак на столе. Здешняя прислуга знает свое дело, вот только бы пылесосы не подымали такой рев по всему отелю…
Скотт Рейнольдс предвкушает свой маленький душевный пир, сладостное забытье. Он смывает песок с ног, прополаскивает найлоновые купальные трусы, но оставляет морскую соль на теле. Он выходит из ванны, ступая беззвучно по ковру, ощущая босыми ступнями его ласкающую пушистость, душа его жаждет покоя и тишины. Вокруг полный порядок, прислуга строго выполняет его указания и приходит сюда еще в девять часов. За синей занавесью шумит море и смутно гудит пляж. Да, вокруг полный порядок. Но почему же, пока он завтракает, он опять начинает чего-то бояться и кто-то словно колет шипом его сердце? Скотт Рейнольдс перестает жевать, в его воображении опять всплывает та формула, и ему кажется, что она висит на стене, как паутина. У него перехватывает дыхание, сердце колотится, внезапный порыв толкает его к маленькому письменному столику из мореного бука, кровь стучит в висках… Еще мгновенье, и тот завладеет всем его существом… Скотт Рейнольдс быстро отворачивается и усилием воли заставляет себя думать о
