Под конец, успокоенный, убежденный в верности своих заключений и стойкости собственной воли, он покинул землянку, решив приходить сюда всякий раз, когда понадобится принять важные решения.
Он не хотел быть замеченным и точно тень проскользнул между лачугами, откуда доносился храп спящих людей. Голодные псы погнались за ним, летучие мыши ткали свои незримые сети, ночная птица пролетела, как нечистый дух, над самой его головой. Страшно было творение сатаны, но Тихик был крепок в вере. Ноги сами несли его к покою Совершенного, мысль о предстоящей схватке с дьяволом наполняла сердце мужеством, и ему казалось, что он шагает в саму преисподнюю, неколебимый и недоступный злому дух.
Он уже видел впереди неясные очертания своего обиталища, как вдруг раздался шум шагов. Тихик поспешно опустил на лицо покрывало. Из темноты вынырнул какой-то человек, поравнялся с ним и слабеющим голосом стал читать молитву. Был он огромным, оборванным и страшным. Опирался на длинную палку, торчавшую у него над плечом. Сбоку что-то топырилось, и Тихик догадался, что это торба. Совершенный ответил на молитву незнакомого, дважды прочитав 'Отче наш'. Оба отбивали поклоны и повторили молитву еще несколько раз.
— Кто ты, брат? Зачем бродишь во тьме, точно призрак? Чего ищешь? — спросил Тихик.
— Тебя ли я вижу, владыка? Я Радул, — хриплым голосом произнес тот в ответ.
Он задыхался, Тихик слышал тяжелое его дыхание.
— Радул?.. Откуда идешь?
— Издалека, из-за Искыра, владыка. Искал тебя, стучался в дверь твоего покоя… Ноги, ноги больше не держат..
— Отчего ты один, где остальные?
— Души — у отца небесного, а тела погребены неведомо где людьми Сатанаилова царя Борила.
— Слава всевышнему! — воскликнул Тихик, невольно возблагодарив Бориловых слуг. — Ступай за мной!
Они вошли в покой Совершенного.
— Зажги свечу, владыка… Душа жаждет хоть искорки света… Вовсе ослаб, говорить — и то нет мочи…
Тихик высек огнивом искру, поднес пучок соломы и засветил свечу.
Теперь он мог рассмотреть верного. Тот был без башлыка. Из-под рваной шапки выбивались грязные пряди волос. Ветхая заплатанная ряса висела на тощем теле, как на пугале. Несчастное, отупелое от перенесенных страданий лицо заросло густой черной бородой, глаза алчно блестели, как у человека, которого давно терзает голод.
— Садись и рассказывай, что приключилось, — приказал Тихик.
— Дай поесть, владыка… Душа с телом расстается, слово произнести невмочь. — Верный прислонил посох к стене и тяжело рухнул на пол.
— Сказано: 'Не хлебом единым жив человек!' Какой же ты верный, коли не можешь голод вытерпеть?
Заметив, что Радул всматривается в него, Тихик добавил:
— За кого принимаешь меня?
— Ты стал ниже ростом, владыка, и вроде бы раздался вширь. Отец Сильвестр ты или предо мной его подобие?
— Не поминай имя врага сего! Я брат Тихик, коего просветил господь, дабы спасти общину от сатаны. Что у тебя в мешке?
— Новое Евангелие, владыка. Едва удалось спасти… Значит, ты удостоен теперь, ты новый наш…
— Дай сюда эту скверность! — закричал Тихик и нетерпеливо стянул мешок с плеч Радула, — А теперь слушай про то, что здесь сталось. — И он поведал о том, как при посредстве князя, Каломепы и прежнего Совершенного дьявол завладел христианами.
Он говорил степенно, как и подобает владыке, препоясанному поясом познания, но вскоре заметил, что Радул, потрясенный сначала, теперь равнодушно внимает ему. Голова его клонилась на грудь, веки смыкались, и, если бы не муки голода, он бы уснул.
— Веруешь ли в сие Евангелие? — произнес Тихик с отвращением. — Отвечай, веруешь ли еще в него?
— Владыка, дай поесть мне, попить…
— О несчастная плоть, сотворенная для греха и страданий, враг духа светлого! Веруешь ли, что он существует?
— Кто?
— Рогатый!
— Как же не существует! Существует, еще как существует…
— Он — в тебе и в этой книге, что в своем ослеплении ты таскал с собой и проповедовал заключенную в ней ложь. Как не уразумел ты лживости ее?
— Не мучай, владыка. Разумом сомневался я в ней, но душа, проклятая, склоняется…
— Сомнение подобно незакрепленным чашам весов. Таков же и сам сатана. Ты заражен ложью, и я прогоню тебя из общины.
— Смилуйся, владыка. Страдания помутили мой разум, голод оттеснил все мысли. Я сейчас подобен голодному зверю…
— Если завтра во время общей молитвы отречешься при всех братьях и сестрах от Сильвестровых заблуждений, оставлю тебя в общине. Пообещаешь сие — тогда накормлю досыта и напою, потому что господь запрещает мне кормить врагов его.
— Как повелишь, владыка, только накорми. С великой радостью отрекусь, отрину все сомнения, поскольку у тебя теперь пояс познания…
Тихик вынул из шкафа хлеб, преломил его, семь раз вместе с Радулом прочли они 'Отче наш', и лишь тогда он подал хлеб Радулу и позволил есть.
— Вот тебе кувшин с водой. Спать ляжешь в сенях, — сказал Тихик.
Оставшись один, он зашвырнул измятое, грязное Евангелие в угол и лег на топчан, возблагодарив господа за то, что отдал ему одну из двух опасных книг. Уже засыпая, он вдруг подумал, не скверно ли поступил с братом Радулом. Не убеждением, а голодом и жаждой подчинил он его воле своей. 'Но как быть уверенным в том, что, накорми я его заранее, он все равно отрекся бы от лжеучения? Мне нужны послушливые, иначе не будет в общине благочестия, порядка и веры. Непокорный отстаивает свое непокорство свободомыслием и тем, что искушает других. Завтра увидим, исполнит ли он свое обещание. Подл человек, от слабости своей подл! А коли так, насилуй его ради его же блага и ради всеобщего… Моя ли вина, господи, коли ты создал его таким?..'.
С этими мыслями Тихик уснул, не приметив того, что с первого же дня своего владычества сам впустил в общину ложь и насилие…
3
Тот, кто правит людьми, должен
решить, что есть для человека
добро и как сделать людей добрыми.
В это октябрьское утро, когда клепало еще не возвестило новый день трудов, Тихик опять погрузился в чтение Сильвестрова Евангелия, но кто-то постучал в дверь, и Тихик спрятал книгу в шкаф. Косматый, в огромной бараньей шапке, в ноговицах и постолах, вошел Быкоглавый, и в покое разнесся запах хлева.
— Владыка, — сказал он с порога, — худо с корчевкой. Топоров и заступов всего восемь штук, а волов только пять.
— Что ты хочешь сказать этим? — спросил Тихик, потому что заметил в выпученных глазах
