Кто-то лаял, подражая охотничьей собаке, взявшей след зайца.
Доктор слушал их, не разделяя общего воодушевления. Он представлял себе, как эти люди вернутся к себе в дома, где внизу обязательно помещается пекарня или лавка, а наверху стоит запах отхожего места и мясной похлебки; как они лягут под бочок к своим дебелым, горячим, как раскаленные угли, женам, как душно в их крошечных спальнях, несмотря на раскрытые окна, а полусгнившие от времени оконные створки свисают над улицей, словно крылья огромных бабочек. Шумные, возбужденные разговоры стали действовать ему на нервы. Он торопливо поужинал и вернулся домой. Войдя в прихожую, он с удивлением заметил в комнате бабки Винтии свет. Решил, что старуха не ложилась, дожидаясь его, но потом услышал, что она разговаривает с кем-то, и окликнул ее:
— Кто там у тебя?
Бабка Винтия приоткрыла дверь и высунула голову. Она была уже раздета.
— Марина осталась ночевать.
— Почему?
— А что ж ей делать, когда муж за ней гоняется?
Доктор вскипел:
— Не желаю я иметь неприятности из-за семейных неурядиц этой особы! Пусть идет ночевать куда- нибудь еще!
— Куда ж она посреди ночи, горемычная? Ведь ты, небось, нанял ее, господин доктор?
— Завтра же пусть приищет себе другое место для ночлега. Слышишь?
Подымаясь по крутой лестнице к себе, доктор Старирадев вспомнил туповатую физиономию почтальона и подумал, что впереди — множество треволнений, особенно из-за прислуги. Следует крепко держать ее в руках и не давать своевольничать.
4
Наконец прибыли все недостававшие инструменты, гинекологическое кресло, медикаменты, и главной заботой доктора в те дни стало наведение порядка в своем новом жилище. В больнице дела тоже пошли, хотя и не совсем так, как ему бы хотелось. Мало-помалу он подчинил себе упрямцев коллег, считавших его неопытным птенцом на том основании, что он еще не имел практики. Создавала ему, однако, сложности интимная сторона его жизни: Невянка посещала его якобы для освидетельствования, но бабка Винтия, конечно, догадывалась о характере этих визитов. Все следили за каждым его шагом, приходилось быть осторожным, оберегая свою репутацию. Из страха восстановить против себя людей религиозных и приходских священников, он был вынужден ходить по воскресеньям в церковь, а также вступить в различные комитеты и общества.
Новая прислуга в назначенный понедельник не пришла. Доктор рассердился и велел бабке Винтии подыскать другую. Однако на следующее утро Марина явилась. Оказалось, пряталась от мужа у родни на Марно-полё. Она была в безрукавке и шали, на ногах рваные башмаки со сбитыми каблуками. Все ее имущество уместилось в одном узле. Доктор хотел было отослать ее, но мысль о том, что вряд ли скоро найдется замена, заставила его уступить уговорам бабки Винтии. Кроме того, доставленная накануне новая мебель была свалена в беспорядке в одной из комнат. Он распорядился, как и что расставить в спальне, и по возвращении из больницы убедился в том, что эта женщина любит порядок и прекрасно поняла его наставления. Он начал знакомить ее с будущими обязанностями по отношению к пациентам, объяснил, для чего служат те или иные инструменты, как их следует кипятить и раскладывать в шкафчике, как протирать линолеум, напомнил, что надо быть вежливой, обращаться на «вы». И с удовлетворением отметил, что Марина проявляет усердие и всей душой отдается своей новой деятельности, даже гордится ею. А когда были сшиты белые фартуки и чепцы и он велел ей выбросить старые тряпки и переодеться во все новое, то был поражен сделавшейся с ней переменой. Одна из модных городских портних сшила ей два платья, а сапожник — высокие ботинки из марокканского шевро. Шерстяные, домашней вязки чулки сменились бумажными, купленными в магазине на Баждарлыке. Потрясенная новым своим обликом, Марина то краснела от смущения, то сияла от счастья. Однажды доктор застал ее в спальне перед зеркалом — сунув в волосы цветок гвоздики, она разглядывала свое отражение, а перед тем он слышал, как она пела — довольно приятным низким голосом. Она сконфузилась, ожидая выговора, но он сделал вид, будто не заметил ее кокетства, а в душе даже одобрил ее стремление выглядеть красивой, и подумал: как могла она выйти за этого тщедушного, придурковатого почтальона?
Когда новое жилище было обставлено и к входной двери прибита табличка, доктор Старирадев решил отныне питаться дома, и Марине пришлось взять на себя покупку провизии.
Как только она появилась на Баждарлыке с кошелкой в руке, торговцы, в ожидании покупателей прихлебывавшие свой первый утренний кофе и перебиравшие четки, сидя на низких стульчиках у входа в лавки, застыли, словно окаменев. Марина прошла по тротуару, постукивая каблучками новых ботинок, гордо выпрямившись и высоко подняв голову. Модное платье подчеркивало округлость ее бедер, тонкую талию и роскошные плечи. Стянутые в высокий узел тяжелые каштановые волосы открывали нежный пушок на затылке и отливавшую перламутром кожу крепкой, круглой шеи. Все уставились на нее, смолкнув от изумления, а она, не сумев подавить улыбку, шествовала, притягивая к себе восхищенные мужские взгляды. Направлявшиеся в свои конторы чиновники оборачивались, торговцы спрашивали друг у друга, кто эта красавица, и их домыслы и догадки передавались из лавки в лавку.
Так Марина вошла на рынок и сразу окунулась в гомон и выкрики мясников, рыбаков и лотошников. Прежде она лишь изредка приходила сюда за зеленью или куском говядины и держалась робко и настороженно, опасаясь, что ее обсчитают. Теперь же она ничего не боялась — доктор открыл счет в мясных, рыбных и зеленных лавках. Едва она произносила: «Я служу у доктора Старирадева», как ей отрезали лучший кусок мяса и предлагали отборнейшую рыбку. Никогда раньше не покупала она белугу, икру или такого дорогого мяса, никогда даже не заглядывала в лавки, где торгуют деликатесами. Корзины с устрицами и омарами, бочонки с икрой, свежие колбасы, развешанные на жердях, горы овощей, из которых большая часть после полудня будет выброшена на мостовую как мусор и задаст лишнюю работу городским уборщикам, — все это придало ей еще больше уверенности. Всюду встречали ее с почетом — и благодаря доктору и из восхищения ее красотой, везде называли ее не иначе, как госпожой. Она до того возгордилась, что забыла обо всем на свете и была вынуждена заглянуть в старый бумажник доктора, где лежал для памяти перечень продуктов, которые следовало купить. Чем дальше она шла, тем больше слабели ноги и быстрее билось сердце. Кто-то воскликнул у нее за спиной: «Зайди ко мне в лавку, молодуха, для почину!» Она чувствовала на себе десятки глаз, и ей ужасно хотелось поглядеть на себя в зеркало, чтобы убедиться в том, что она и впрямь так хороша.
Вернувшись домой, она пожаловалась бабке Винти и, что мужчины заглядываются на нее и отпускают вслед разные шуточки.
— Сама, значит, своей красоты не ведала, — сказала в ответ старуха. — Вот, говорят, одежка не делает человека, ан — на деле оно и не так. Ладно, оставь кошелку и ступай наверх, прибери.
В спальне Марина увидала себя в зеркале — сияющая, щеки пылают, глаза хмельные. Белый передник и чепец сделали ее стройнее и придали лицу еще большую нежность и чистоту. Запахи в спальне — табака, незнакомого одеколона и мужчины — усиливали ее возбуждение. Бритвы господина доктора, флакончики над новым умывальником, фарфоровый кувшин с тазом, пижама — невиданный ею раньше предмет туалета, — медицинские инструменты в кабинете, линолеум на полу, — все внушало ей священный трепет. Она обнаружила на подушке несколько черных волосков и подумала: «Не хватало еще, чтоб господин доктор тоже облысел». Лысыми были головы ученых мужей, карикатуры на которых висели на стенах кабинета рядом с портретами каких-то бородатых господ. Позже она узнала, что это знаменитые профессора, и стала называть их этим новым для нее словом.
Спустя несколько дней, когда доктор принимал первых пациентов, она испугалась, что может напутать что — нибудь. Доктор делал легкие операции, слышались стоны, детский писк, оханье, вздохи облегчения. Запах карболки и лекарств наполнил дом, став составной частью чистоты. У Марины появилось много работы — число пациентов росло с каждым днем. Женщины приходили в сопровождении мужей, смущенные
