l:href='#n_2' type='note'>[2] и коротал вечера в роскошном бархатном кресле. На плацу старшина Коллинз был сущей грозой солдат — уж кто-кто, а Пауэрскорт прекрасно это помнил, — однако с Томасом и Оливией он обошелся как нельзя более ласково. Он показал им большой зал, где в 1852 году было выставлено для торжественного прощания тело герцога Веллингтона — тогда ветераны круглые сутки несли караул у гроба великого воина. Затем они вместе заглянули в маленькую комнатку старшины с кроватью, которая складывалась и убиралась в стену. Дети пришли в восторг и немедленно потребовали у отца, чтобы он объяснил, почему их кровати дома не устроены так же. Потом старшина уселся с ними на зеленой лужайке над Темзой и принялся рассказывать об удивительных индусах с огромными бородами, о биваках высоко в горах и об ужасном холоде в Крыму, где он потерял палец на ноге.
— Да благословит их Господь, сэр, — сказал старшина Коллинз Пауэрскорту, когда они уходили. — Побудешь чуток с ними рядом, и сам словно молодеешь. Своих-то внучат у меня нет, так что спасибо вам большое — порадовали старика!
— Считайте их своими почетными детьми, старшина, — ответил Пауэрскорт. — И можете не сомневаться: мы еще вернемся!
— Полагаю, вам захочется взглянуть на картины, — довольно грустно сказал в тот же день Джеймс Хэммонд-Берк, обращаясь к Эдмунду Декурси. Хэммонд-Берки жили в обветшавшем елизаветинском доме под названием Траскотт-парк, в Уорикшире — графстве, где по милости Божьей водились благородные олени и текли живописные речушки. Внутреннее убранство особняка Божья милость обошла стороной. Его хозяева бедствовали уже не одно десятилетие кряду, и их дом находился в плачевном состоянии.
Эдмунд проник сюда с помощью обычной уловки. У него было стандартное письмо, в котором говорилось, что он трудится над четырехтомным каталогом всех произведений искусства, хранящихся в Великобритании; этот каталог якобы предполагалось опубликовать в течение ближайших десяти лет. В качестве спонсоров предприятия выступал ряд фирм, и первое место в нем занимала фирма «Декурси и Пайпер» на лондонской Олд-Бонд-стрит. Декурси объяснял адресатам письма, что им крупно повезло: теперь любой, кому вздумается пополнить свою коллекцию, может обратиться к Декурси и Пайперу, а там их немедленно снабдят информацией о том, где проще всего приобрести, скажем, очередного Карпаччо или Караваджо. Если же, паче чаяния, кто-то пожелает что-нибудь продать — Декурси всегда с обворожительной улыбкой подчеркивал маловероятность этого события, — что ж, фирма «Декурси и Пайпер» попробует помочь клиенту и в этом случае, хотя, разумеется, с большой неохотой.
По странному стечению обстоятельств многие дома, которые посещал Декурси, настоятельно требовали ремонта. Дырявые крыши, неисправная канализация, допотопные кухни — все взывало о переменах, на которые у хозяев решительно не хватало средств.
Почти все картины Хэммонд-Берков висели в столовой и в большом зале.
— Мне кажется, было бы лучше, если бы вы на некоторое время оставили меня одного, — сказал Декурси хозяину. — Мне нужно сделать кое-какие записи.
Он помахал устрашающе огромным черным блокнотом. Куда бы ни попал Декурси, он обязательно составлял подробные описания всех картин и скульптур, находящихся в доме. Это было его прикрытием. Если бы в том возникла нужда, он запросто составил бы первый том обещанного каталога. Истинной же целью его визитов были поиски тех произведений искусства, которые пользовались на рынке особенно высоким спросом.
Он уселся за маленький письменный столик и приступил к работе. Мало кто из тех, с кем он сводил знакомство, не претендовал на обладание шедеврами Тициана и Ван Дейка. Ну конечно, вот они — висят над гигантским камином. Декурси тщательно осмотрел их и покачал головой. «Обычная история», — пробормотал он себе под нос. На нынешнем этапе своей новой карьеры Декурси уже весьма неплохо разбирался в картинах старых мастеров. Как-то он похвастался Уильяму Аларику Пайперу, что сможет распознать фальшивого Тициана за пятьдесят шагов. Не обошлось без этих подделок и в Траскотт-парке. На протяжении многих лет жители континента облапошивали приезжавших к ним английских туристов. Хитрые венецианцы и не менее хитрые римляне мгновенно выясняли, кто из старых мастеров пользуется у их гостей самой большой популярностью. Неделя-другая — и невесть откуда взявшиеся копии и фальшивки с торжеством доставлялись на широкие просторы Гемпшира и Суррея.
Но одна картина, висевшая слева от камина в столовой, привлекла его внимание. Она была внесена в список под номером семьдесят пять.
«Святое семейство с агнцем», гласила табличка на раме. Рафаэлло Санти, он же Рафаэль. Декурси пристально вгляделся в холст. В его верхнем левом углу был изображен обычный для картин эпохи Ренессанса город на берегу озера, плод фантазии художника; к нему брели по пыльной дороге две фигурки. В нижнем левом углу сидел верхом на агнце младенец Христос. Его придерживала Богоматерь в сине- красном одеянии. Над ней стоял опирающийся на посох старец — он с обожанием смотрел на трогательную компанию внизу. Вся сцена была проникнута пасторальным духом. Богоматерь, подумал Декурси, вовсе не похожа не тех флорентийских красоток, которых можно увидеть в Уффици или в палаццо Питти.
Эта выглядела так, словно вспахивать поля и доить коров было для нее привычным делом. Однако Рафаэль! Неужели это и впрямь Рафаэль? Декурси отступил назад, чтобы рассмотреть картину с большего расстояния. Потом достал маленькую лупу и принялся разглядывать, как наложены краски. Поразмыслил о композиции «Святого семейства с агнцем». Затем перевел взгляд в окно — там, у быстрой речки неподалеку от дома, мирно паслись олени.
Когда Эдмунд Декурси закончил очередную запись в черном блокноте, у него в голове навязчиво вертелись две мысли. Первая: Рафаэль ценится на рынке чрезвычайно высоко. По какой-то не очень понятной причине так было всегда. Мурильо и Лоренс то выходили из моды, то снова становились модными, но за Рафаэля, а также за Леонардо и Микеланджело всегда давали сумасшедшие деньги. Меньше чем двадцать лет назад правительство выкупило у герцога Мальборо рафаэлевскую «Мадонну Ансидеи», заплатив за нее семьдесят тысяч фунтов; картину выставили в Национальной галерее. Вторая мысль заключалась в том, что согласно изобретенной им шкале относительной бедности этот дом был помечен тремя звездочками. Мягко говоря, Хэммонд-Берки были практически разорены.
Он вернулся к хозяину усадьбы. Хэммонд-Берк сидел за маленьким столиком в гостиной, примыкающей к большому залу. Снаружи виднелись заросшие сорняком дорожки, нестриженые лужайки и разбитые окна, в которых так и не сменили стекол. Декурси помнил о мокрых пятнах на стенах в столовой. Хэммонд-Берк уныло смотрел на груду бумаг перед собой. Хотя Декурси видел написанный на них текст вверх ногами, он разобрал несколько слов и понял, что это счета — скорее всего, неоплаченные, и, возможно, с последним предупреждением.
— У вас поистине великолепная коллекция, — начал он с льстивой улыбкой. — Пожалуй, одна из лучших, какие я знаю.
Эта новость явно не слишком обрадовала хозяина. Он по-прежнему сидел, мрачно уставившись в свои бумаги.
— Не угодно ли вам, — жизнерадостно продолжал Декурси, — чем-нибудь пополнить свое собрание? Два Гейнсборо — всегда неплохое приобретение, а уж о четырех и говорить не приходится!
Джеймс Хэммонд-Берк засмеялся. Он хохотал и хохотал, пока в его смехе не зазвучали истерические нотки. Потом сгреб со стола горсть счетов и подбросил вверх, так что они разлетелись во все стороны.
— Пополнить собрание, говорите? — Его лицо отчаянно покраснело. — Пополнить? Хорошо. Просто замечательно! — Он умолк и потер щеку ладонью. — Это отличная шутка — пожалуй, одна из лучших, какие
