Зармеродаху — приходилось. И он не потерял навыка, несмотря на то что последние несколько тысяч лет провел в спячке на дне океана в виде кристаллического супервируса. Все почти готово. Тебе нечего бояться, Шейла; на самом деле…
Он внезапно замолчал — зазвонил дверной звонок. На лице старика промелькнуло озабоченное выражение, но затем он успокоился. Он знал имена ее детей, знал о ней больше, чем кто-либо имел право знать. И ему было известно, что она никогда не открывает на звонок.
Впервые за всю свою жизнь Шейла отчаянно захотела услышать звуки ударов ногой в дверь, треск ломающегося дерева и вышибаемых замков.
Но вместо этого она различила шаги нескольких человек, удалявшихся по коридору. Если бы она закричала, они бы, может, и не ушли, но во рту у нее был кляп.
— Отлично, — сказал человек с докторской степенью. — Мы можем спокойно приступить к делу.
Первый препарат, который высокий человек дал Шейле, просто поднеся к ее ноздрям полную его ложку, вызвал у нее приступ тошноты. Не то чтобы он отвратительно вонял — аромат был слабым и даже приятным, похожим на запах овсянки с сахаром, разогреваемой в микроволновке, — но он вызвал у нее такое головокружение, какого ей не доводилось испытывать никогда прежде.
Вторая смесь — горячая жидкость, которую старик налил на клочок ваты, оказалась еще более ядовитой. Сначала Шейле просто показалось, что ее щекочут — хотя ее никогда прежде не щекотали изнутри, в легких, печени и кишках. Затем щекотка сменилась покалыванием, как будто внутри у нее рос колючий куст, вонзая свои шипы в каждую клетку ее живой плоти. Она не знала, что можно выносить такую боль, не теряя сознания.
— Просто потерпи, — разглагольствовал тем временем Зармеродах. — Это пройдет. Твои клетки возвращаются к жизни, Шейла. Они так долго были полумертвыми — гораздо дольше, чем продолжается твоя ничтожная жизнь. Понимаешь, тело многоклеточного организма — это просто способ, с помощью которого единичные клетки создают новые единичные клетки. Секс и смерть — способы разубедить генетиков в том, что клетки способны к эволюции. Все клетки многоклеточных частично находятся в спячке — это необходимо, чтобы они могли выполнять свои особые физиологические функции, — но они могут быть разбужены, полностью или частично, если применить надлежащие меры.
Боль утихла, но не потому, что голос старика успокоил ее. Просто второй препарат закончил свою работу — безотказная кровеносная система разнесла его по всем клеткам тела Шейлы. Это произошло не сразу, но вот вторая фаза завершилась.
Шейла почувствовала себя лучше, но не так, как после окончания болезни или депрессии — то было всего лишь тупое облегчение, сравнимое с тем состоянием, какое бывает, когда прекратишь биться головой об стенку. Нет, она действительно почувствовала себя лучше — лучше, чем когда-либо. Это было очень странное чувство, незнакомое — но ей еще оставалось принять три препарата.
Бывший доктор наук оценивал ее состояние, устремив на нее зловещий, цепкий взгляд. Ему необходимо было тщательно следить за временем, и в этом он был так же искусен, как и в приготовлении своих снадобий. Третье было уже готово, он взял всю колбу и взболтал ее содержимое, чтобы из нее поднялись пары.
На этот раз эффект был наркотическим, или, по крайней мере, обезболивающим. Шейла почувствовала, что засыпает, но сознания не потеряла, и видений у нее не было. Состояние чем-то напоминало эйфорию, наступающую после инъекции героина — скорее даже, метамфетамина, хотя нет, это было нечто иное. Она ощущала эйфорию не только в сознании, не только всеми нервами — казалось, было возбуждено все ее существо, каждая клетка ее тела. Она почувствовала себя гораздо значительнее, чем прежде, гораздо более могущественной — но, увы, могущества этого оказалось недостаточно, чтобы разорвать путы, привязывавшие ее к стулу. Боль исчезла, но отупения не наступило, и возбуждения в обычном смысле этого слова — тоже, но что-то словно обещало унести ее далеко, туда, где боль не сможет ее достать.
К сожалению, обещание оказалось обманом. Шейла не убежала от боли, но перешла на другой уровень, где боль явилась в иной, незнакомой прежде форме. Четвертое снадобье — оно было таким горячим, что обожгло ей слизистые носа и бронхов, — оказалось настоящей отравой. Оно вызвало спазмы, от которых у нее едва не лопнул череп и все поплыло перед глазами; казалось, в ее плоть вонзались тысячи кинжалов. По телу Шейлы бежали волны мучительной боли, словно она была заключена внутри гигантского церковного колокола, по которому били железными молотами, но вибрация эта была беззвучной, как будто Шейла оглохла.
Несмотря на ужасную пытку, она различала каждое слово Зармеродаха.
— Вскоре ты почувствуешь себя собой, — сказал он. — Ты почувствуешь, как Шейла соскальзывает с тебя, подобно ненужному высохшему кокону. Ты сможешь познать свое истинное «я», свою сущность — ты не сразу дашь этому определение, но поймешь, что ты уже существуешь. Ты сможешь понять возможности, скрытые в тебе, — это не сила в примитивном смысле слова, но некое эстетическое чувство, чувствительность к превращениям гормонов и ферментов в твоем теле, экстаз митохондрий, триумф фагоцитов. Эта жуткая боль — просто родовая травма, необходимое потрясение. Когда она уйдет, ты почувствуешь, кто ты на самом деле и кем ты можешь в конце концов…
Последние слова замерли на его тонких губах — снова позвонили в дверь. На сей раз за звонком последовали удары кулаком. Но криков «Полиция!» не было; вместо этого пришельцы заорали: «Даррен! Мы знаем, что ты здесь!»
Парни за дверью не обладали дьявольской интуицией Зармеродаха. Их «знание» совершенно не соответствовало действительности. Где бы ни прятался Даррен, дома его не было.
Седовласый старик снова протянул руку к своей ложке, но рука эта начала дрожать, хотя и едва заметно. В этот момент в дверь заколотили ногами. Дверь была не настолько прочной, чтобы долго выдерживать такие удары. Она затрещала и вылетела, ударившись о стену коридора.
Зармеродах уже поднес ложку к носу Шейлы. Струйки пара плыли ей в ноздри. Она почувствовала необычный аромат — раньше он бы ей совсем не понравился, но сейчас, в этот момент, он почему-то показался ей самым замечательным в мире.
Время, казалось, замедлило свой бег. Дверь столовой медленно распахнулась, и парни ввалились в проем. Только у одного была пушка, остальные размахивали ножами, и все четверо были готовы к нападению.
Было что-то невыразимо комичное в том, как они застыли на месте, увидев сцену, развернувшуюся перед ними. У них отвалились челюсти, глаза буквально вылезли из орбит.
Разумеется, при других обстоятельствах они бы принялись угрожать Шейле оружием. Они бы пообещали избить ее, ударили бы ее по лицу, не потому, что она отказывалась сообщить им, где Даррен, но просто потому, что они были накачаны наркотой и не способны контролировать агрессию. Может быть, они бы ее изнасиловали, а потом сказали бы себе, что «преподали Даррену урок». Но когда они увидели Шейлу, связанную и беспомощную, очевидно подвергаемую пыткам со стороны человека в костюме, пусть даже пыткам с помощью ложки, у них включились другие рефлексы. Шейла была одной из них, а ее мучил жестокий бюрократ.
Высокому человеку каким-то образом удалось пройти по улицам, не привлекая к себе внимания и не будучи ограбленным, но теперь он внимание привлек.
Члены стаи бросились на чужака. Возможно, сначала они просто собирались избить его как следует — но у троих были ножи. Парень с пушкой не воспользовался ею — он, по крайней мере, сохранил остатки разума. Остальные не испытывали такого благоговения перед смертоносной силой своего оружия.
Это убийство, возможно, сошло бы за непредумышленное; сами преступники не соображали, что совершают уголовное преступление, — ни один из них не смог бы сформулировать свое намерение за те несколько секунд, что были в их распоряжении. И все же за эти секунды высокий человек был приговорен — самое большее, через десять он уже лежал на полу без сознания, а через сорок был уже практически покойником; к этому времени сердце его уже остановилось, и мозг перестал получать необходимое количество кислорода.
Ложка с содержавшейся в ней ароматической смесью выпала у него из пальцев.
Шейла была спасена буквально в последнюю минуту. Если бы она вдыхала эти пары еще десять
