– Отпускаю. К двери, быстро!
Ствол 'номера один' указал направление – прямо к врезке-иллюстрации, к горизонту с терриконом.
– Пошел!..
Оскалился, попятился боком… Винтовка недалеко – протяни руку, но в тесноте с ней не развернешься. Потому и подчинился.
– Стал!
Теперь весь мир – небо, холодная окаменевшая земля, невидимое солнце – за его спиной. Словно спрятался, забился за грубую ткань шинели.
– Что на станции?
Губы дернулись усмешкой, забытая папироса повисла в уголке рта. Нет, он не боялся.
– Гаплык там полный. Тебе гаплык, офицерик! Эшелон с братвой на станции, все поезда шерстят, таких, как ты, на части рвут!
Я кивнул. Все верно, именно об этом толковали в коридоре такие же, в шинелях без погон.
– Так что, офицерик, опусти-ка свою пукалку…
Я выстрелил – не думая, почти не целясь. Даже не я – 'номер один', карманный «Маузер» модели 1910 года, решил сам заступиться за честь оружия.
Мир – маленький и совершенный – был снова со мной. Я подошел к двери, поглядел вниз, на неторопливо уходящий вдаль склон, бросил взгляд на далекий террикон. Станция – и поселок. Донбасс… Нет, не Донбасс – Каменноугольный бассейн, пора привыкать.
Винтовка показалась неожиданно тяжелой, почти неподъемной. Тоже с непривычки – мой АКМ, номер ВК 0559, с которым пришлось патрулировать Мертвый город, был вдвое легче.
Забрать вещи. Да! И предупредить тех, кто в купе.
На гребне холма поезд уже не шел, еле-еле полз. Прыгать не пришлось. Просто шагнул вниз с подножки – из поезда-фантома прямо в холодную стылую реальность настоящего Мира. Земля ударила в подошвы… Порядок! Лишь фуражка подвела, съехала на ухо. Винтовка и оба мешка упали чуть дальше, их следовало поскорее подобрать…
– …Етить твою триста раз подряд бога душу в матрену мать, етить твою в бабушку-лебедь, костить твою богородицу через вертушку по девятой усиленной, ёж вашу кашу под коленку в корень через коромысло, твоей мамы лысый череп в могилу под мышку…
Фуражка, только что водворенная на место, чуть не улетела к самому террикону. Однако! Не один я, выходит, предпочел прогуляться пешком, кто-то очень голосистый решил составить мне компанию. Фольклорист, не иначе.
– …Расклепать мою перететушку в ребро через семь гробов…
С земли поднимался некто высокий, в старой солдатской шинели. Шапка, тоже солдатская, но без кокарды, откатилась далеко в сторону. Знаток фольклора выпрямился, поморщился брезгливо, провел рукой по шинельному сукну, затем пальцы коснулись широких «пушкинских» бакенбард.
– Какая, однако, мерзость! Прошу прощения…
Это уже мне. Заметил! Широкая ладонь оторвавшись от лица, привычно метнулась к несуществующему козырьку, задержалась в полете.
– Фу ты! Совсем ремиз. Позвольте, однако, отрекомендоваться: штабс-капитан Згривец!
Ответить я не успел. Еще одни голос прозвучал слева – громкий, молодой, с еле заметным гортанным акцентом.
– Поручик Михаил Хивинский. Мы здесь не одни, господа!..
Я обернулся. А нас уже, оказывается, трое! Третий – под стать голосу, и двадцати пяти, поди, нет. Тоже в шинели, но определенно офицерской, по плечам – лямки от «сидора». На горбоносом лице – белозубая улыбка. Загорелый, с небольшими щегольскими усиками… Его я запомнил, в вагоне сидели рядом, на одной полке, даже успели о чем-то потолковать.
Беспогонный, как и мы все.
Штабс-капитан и поручик… В переполненном купе нас было с дюжину, меня послушали двое. Двое? Но мы же не одни?
Хотел оглянуться, но вспомнил, что не представился. С именем и отчеством давно уже определился, а вот фамилия…
Ладно, берем трофейную!
– Капитан Кайгородов, господа. Николай Федорович. Предупреждаю сразу: в запасе, не служил, не воевал, не участвовал.
…Все верно, даже насчет капитана. Университетский старлей запаса, звездочка за Мертвый город, потом еще – от независимой Украины. Если все сложить, перевести на здешние деньги…
Рука под кожаный козырек. Надеюсь, товарищ Троцкий простит за плагиат.
Теперь можно обернуться.
Винтовка и оба «сидора», мой и трофейный, лежали в нескольких шагах, но я не спешил – ни за вещами, ни за оружием.
Считал.
