Князь Юрий посмотрел на Тегиню с надеждой. Попробуй пойми ордынца, что у него на уме – в глазах будто бес пляшет. Уж не лукавит ли? Подношения возьмет, а дело не продвинет. Больно золото любит хитрый мурза, да баб ему порумянее подавай!
– Если поможешь, мурза, московский стол взять… золотом с головы до пят обсыплю! – серьезно пообещал Юрий Дмитриевич.
Тегиня квас пьет и будто не слышит обещаний.
– Девка у тебя в горнице прибирает, – мурза стрельнул глазами на краснощекую девицу, которая проворно прибирала со стола чаши. – Дай мне ее! Нет, не в подарок, – замахал рукой мурза. – Я заплачу. Моей женой будет.
Юрий Дмитриевич посмотрел на девку, смахивающую ладонью сор на пол, и грустно промолвил:
– Княгиня будет недовольна. Эта девка ей косу заплетает… Но так и быть! Для такого дела не жалко, забирай красавицу!
Заулыбался Тегиня – кожа на его острых скулах натянулась, того и гляди, лопнет на тонких морщинках- трещинках.
Вечером, когда солнце стало клониться к закату и его красноватые лучи с трудом пробивали темную слюду в окнах, проникали в хоромины и застывали на полу багровыми пятнами, князь Юрий принялся за грамоту. Он не назвал Василия, как бывало прежде, по имени и отчеству, обратился просто: «Князь Василий! Сообщаю, что согласен ехать с тобой весной в Золотую Орду, чтобы найти праведного суда у хана Мухаммеда. Как он решит, так тому и быть!»
Князья выехали из Москвы в Золотую Орду в мартовскую оттепель, на самое Благовещение, когда колокола заливались радостным перезвоном, приветствуя наступление ранней весны. Около изб распускались вербы, уже рушился зимний путь, а посады утопали в непролазной распутице. Князья тешили себя надеждой, что нежданную оттепель высушит поздний мороз и уж тогда в Орду проехать будет легче.
Оглянулся Василий Васильевич на островерхие главки соборов и махнул рукой:
– Трогай!
Повозка покатилась по Ордынке. Она без конца проваливалась, вязла в липкой грязи, но под залихватские крики возницы и яростное старание лихой тройки гнедых лошадок вырывалась из цепкого плена, тряслась дальше на ухабах и вновь ухала с высоты в проталины. Дрянная дорога, куда ни повернешь. До Орды всю душу вытрясет. По заморозку да по снежку доехали бы быстро, однако нельзя – Мухаммед велел быть весной.
– На Благовещение весна зиму берет, – высказался боярин Всеволжский и умолк, глубоко погрузившись в свои думы.
За оконцем всюду проталины. Погано стало на душе, хоть вой!
С Москвой расставался Василий Васильевич неохотно, помолился в домовой церкви, отвесил с дюжину поклонов у алтаря, поставил свечку Николе Угоднику, выпрашивая заступничества в делах, и вышел вон. У крыльца матушка дала пояс, вышитый крестами, тот, что бесов отгоняет и от лихоманки стережет, а еще удачу приносит. С этим богатством и отбыл великий князь в татарскую Орду.
Повозка князя Юрия Дмитриевича ехала чуть поодаль. Василий слышал, как кучер молодцевато поругивал лошадей, заставляя их переходить на галоп.
Родная кровь сильнее недавней вражды: еще вчера Василий держал обиду на дядю, а увидел его опять – такого похожего на отца, – сразу улетучилась обида, так, бывает, ветер разгоняет грозовые тучи, оставляя только небесную синь. Руки у Юрия Дмитриевича такие же сильные, как у отца. Разве можно забыть эти руки, которые подкидывали его высоко над головой, и Василий видел тогда весь мир: Москву- реку, пойму, заросшую травой, и хороводы девушек, одетых в легкие белые сарафаны.
Набраться бы сил, подойти сейчас к нему и рассказать о том, что гложет, сделаться ненадолго отроком, каким был всего лишь два года назад, но время ушло далеко вперед – вылепило его великим московским князем, а значит, возвысило над всеми, и сам Юрий Дмитриевич обязан теперь снимать перед ним шапку.
Как не может речка течь в гору, так и Василий не мог спуститься со своей высоты к дяде. Только один должен быть великим московским князем – двоим на державном столе нет места.
Повозка все дальше удалялась от Москвы – увозила Василия Васильевича в Золотую Орду.
Первый раз Василий ехал в Орду и понимал, что робеет. Если другие московские князья шли в Орду, чтобы просить ярлык на княжение, то он ехал судиться с дядей. Пусть же решит хан по справедливости, кому на московском столе сидеть.
Взгрустнулось Василию ненадолго, когда он вспомнил о мученической смерти тверского князя. Хоть и не ладили Москва и Тверь, но ведь умер Михаил мученически: не на бранном поле, а у шатра золотоордынского хана.
Боярин Всеволжский тихо похрапывал, как будто совсем не занимала его великокняжеская судьба: укачала старика дорога. И безмятежность спящего боярина подействовала на Василия умиротворяюще. Даст Бог, все и обойдется. Вернемся живые. И рука сама собой легла на матушкин пояс.
Но чем дальше отъезжал Василий Васильевич от Первопрестольной, тем больше забирала его грусть.
– Гей, дорогу! – покрикивал порой возница на зазевавшихся. – Не видишь, что ли, дурень! Князь Московский едет!
И крестьянин, шарахнувшись на обочину, кланялся низким поклоном.
Дорога – это не только грязь под копытами лошадей. В первую очередь это его, князя Московского, земля, которая простиралась широкими полями, дремучими лесами, полными дичи и всякого зверья. Только сейчас, по дороге в Орду, Василий Васильевич понял, как он богат.
Золотоордынская дорога знавала времена и худшие, когда с обычным ясаком увозили в полон рабынь, пополнявших невольничьи рынки Кафы. Славянки всегда считались дорогим товаром, и богатые заморские купцы не скупились – платили щедро, пополняли свои гаремы красивыми девушками.
Всеволжский всю дорогу был неразговорчив: уткнет нос в соболью шубу, и думы его где-то далеко от дороги и великого князя.
– Подарки и серебро в обозе, – встряхнувшись, как воробей от снега, иной раз скажет Иван Дмитриевич. – Чего кому давать, я знаю. А ты смотри и помалкивай. А если тебя спросят, говори, что согласен. Поначалу мурз нужно задобрить, а они хорошие слова о тебе хану скажут. И только после этого к самому Мухаммеду подступать нужно. Иначе нельзя, просто так до хана не допустят. До осени можно ждать! И чем больше подарков дашь, тем дело твое вернее. А я уж постараюсь подлезть к ним. Авось и выиграем дело с Божьей милостью.
Там, где начинались степи, проходила граница Золотой Орды. Зеленая трава с трудом пробивалась через серую грязь, чтобы неделей позже распуститься красноголовыми тюльпанами. Может, это и не цветы вовсе, а кровь русских воинов, павших за свою землю, взошла алым цветом?
Сарайчик вырос неожиданно: показались зеленые крыши минаретов, огромные мраморные дворцы, и, словно приветствие, раздался громкий голос муэдзина. Повеселел князь, сбросил с себя дрему боярин Всеволжский, а отряд всадников, сопровождавший великого князя, затянул голосистую песню.
К хану в этот день князей не пустили, отвели им место в гостевых хороминах и наказали ждать.
Тегиня уже праздновал победу: велел князю Юрию заказать у турецких мастеров новые великокняжеские бармы, обновить великокняжеский венец. Иван Дмитриевич тоже не унывал – щедро раздавал подарки, не жалел золота и серебра и одного за другим переманивал мурз на свою сторону. Мурзы хмелели от ласковых слов хитрого боярина, благодарили за щедрое угощение и говорили всегда одно:
– Якши! Поможем тебе, боярин. Сладко поишь, будет Василий на Москве князем.
Но то же самое мурзы обещали Юрию Дмитриевичу, и трудно было понять, чья чаша с серебром окажется тяжелее.
Иван Дмитриевич ластился к Тегине и обещал молочному брату хана золота без счета:
– Эх, мурза, правда-то на стороне Василия Васильевича, помог бы отроку, а мы твою милость вовек не позабудем. – Боярин обнимал медвежьей лапой мурзу, и худенький Тегиня просто тонул в его объятиях. – Знаю, как ты силен, знаю, что и к хану в покои вхож, замолви за мальца словечко перед господином!
Хитрый мурза только улыбается и молча принимает из рук боярина пиалу с кумысом.
