Генерал поднялся со своего места и легонько подтолкнул князя к выходу.
Голицын не торопился.
– Что же вы молчите, князь? – зло процедил сквозь зубы Аристов. – Догадываюсь, это в ваших интересах. И не надо мне больше возражать, иначе я на вас могу очень сильно обидеться. Я не терплю, когда мне говорят всякую бяку, и мгновенно начинаю отвечать тем же. А теперь я хочу вас спросить: вы усвоили мое правило? Не слышу ответа!
– Да, – произнес Голицын.
– Громче, – потребовал Аристов.
– Да!
– Вы меня не убедили, еще громче! – рыкнул генерал.
Аристов возвышался над Голицыным почти на голову и напоминал огромного дворового пса, застигнувшего на хозяйском дворе воришку.
– Да!!
– Вот так-то оно будет получше, – произнес он примирительно. – Но сначала хочу сказать, что ваше жалованье мне придется урезать наполовину. – Он внимательно посмотрел на князя и не без удовлетворения рассмотрел в его зрачках искорки обиды. – Деньги наше ведомство платит за дело. Как вы сами успели понять, мы не благотворительная организация. Вы должны были усвоить, что господин Родионов вас успел раскусить, и поэтому обязаны были держаться с ним соответствующе. Тогда бы я не наделал столько ошибок по вашей милости. – На мгновение генералу стало жаль Голицына. – Страшного ничего не произошло, то, что мы вам дали, вполне хватит на безбедную жизнь. Единственное, в чем вы будете себя ограничивать, так это в пьянке. Но и это ничего. Займитесь гимнастикой. Здоровый образ жизни пойдет вам только на пользу, а то, знаете ли, опухли от алкоголя. Ну а с бабами придется повременить, на них еще заработать нужно. А теперь можете идти, я выйду позже. Не хочу вас скомпрометировать, а то еще увидят вас с генералом полиции, тогда точно неприятность выйдет.
Голицын не уходил.
– Генерал, так я могу на вас рассчитывать?
– О чем вы, князь?.. Ах, об этом! Так вот, хочу вам сказать, полиция никогда не сдает своих агентов, у нас имеется немало приемов, чтобы воздействовать на вашу работоспособность. Но хотелось бы верить, что наш разговор все-таки пошел вам на пользу. У вас имеется хотя бы предположение, где сейчас может находиться господин Родионов?
– Нет.
– Ладно, ступайте.
Голицын вышел. Генерал подошел к окну. Идиот! Мог бы держаться непринужденнее. В этом перепуганном озирающемся типе любой сможет угадать тайного агента полиции. Ладно, ну да бог с ним, еще переговорим.
Генерал достал из кармана письмо – обыкновенный казенный конверт с гербовыми печатями, мало чем отличавшийся от прочей служебной корреспонденции. Если бы не одно существенное обстоятельство – его написал сам директор департамента господин Ракитов. Имея огромный штат в канцелярии, Ракитов очень редко брался за перо, и, как многие считали, делал он это для того, чтобы совсем не разучиться писать. В действительности причина была несколько иной – просто у директора департамента существовала давняя привычка доставлять своим служащим неприятности в письменном виде. Казалось бы, чего легче, набрал номер телефона да отчитал по всей форме проштрафившегося сотрудника, а то надиктовал оскорбление машинистке да отправил его с курьером. Но нет, директор садился за письменный стол и, уподобившись писарю средней руки, выжимал из своей головы учтивую ругань.
Несколько раз Аристов брал в руки конверт, чтобы выудить из его глубины послание вышестоящего начальника, но всякий раз откладывал. А конверт жег руки.
Подумав, Григорий Васильевич решительно надорвал конверт.
Глава 57
– Оно и правда, чего тебе здесь делать? – бодро отозвался Парамон, хотя по каплям влаги в уголках глаз было понятно, что ему не до веселья. – Хватит! Находился ты по краешку вдоволь. Дальше-то уже пропасть будет. Как ухнешься в нее с головой, так обратной дороги уже не сыскать. Я тебе никогда не говорил, да чего уж там, – махнул старик рукой. – Ты и сам об этом прекрасно знаешь, не по пути тебе с храпами и душегубами. У тебя иная дорога. Ты и в детстве от сверстников отличался смекалкой да оборотистостью. Одним словом, чувствовалась в тебе порода! А это, брат, из-под любой тужурки остроугольным камнем выпирает. Уедешь во Францию, затеряешься среди вельмож и заживешь на свои денежки, как пристало добропорядочному буржуа. А мы к тебе еще в гости станем ездить… если ты, конечно, пригласить изволишь.
Загрустила и Дуня-Душечка. Невинный возраст не мешал ей смотреть на Савелия почти по-матерински. В ее глазах просматривалось столько нежности и любви, что у всякого, кто ее видел, невольно возникало желание забраться к ней на колени и ткнуться лицом в теплую и мягкую грудь. Нечто подобное испытывал и Савелий.
– Уезжай, Савельюшка, там тебе будет лучше! – едва скрывая печаль, произнесла Дуня.
Савелий невольно улыбнулся, сказанное очень напоминало родительское благословение. Дескать, подрос ты, вот и отлетаешь от родного гнезда. Но глаза Душечки говорили о большем.
– А потом ведь, скажу тебе откровенно, – понизил голос Парамон для пущей важности, – все наши накопления гроша ломаного не стоят, если рядом с нами нет любящей женщины. У тебя такая имеется, Савелий, вот ты это и цени. А если не убережешь того, что имеешь, то обратно уже не вернешь, вот так- то.
Елизавета сидела рядом и за время разговора не проронила ни слова. Она впервые была на Хитровке и за происходящим вокруг наблюдала с нескрываемым удивлением. С ней почтительно раскланивались, называли милостивой. Нищие, вопреки ожиданию, не цепляли ее руками за подол, чтобы выпросить копеечку, а вели себя достойно, точно придворные при королевском дворе. Никто не выбегал наперерез с кинжалом в руках, чтобы выпотрошить из нее душу. И она, не без горечи, думала о том, что о Хитровке многие говорят и пишут массу всяких несуразностей. По своей наивности она даже не подозревала о главной причине тактичности бродяг – рядом с ней находился Савелий, один из королей Хитровки. А следовательно, каждый хитрованец обязан был обращаться с его спутницей, как если бы повстречал царскую особу.
– Мне будет тебя не хватать, Парамон, – приобнял старика Савелий. И вдруг с болью подумал о том, что Парамон состарился и превратился в дряхлого старика. Превращение произошло как-то очень неожиданно для его глаз. – Очень!
– Ладно уж, – отмахнулся старик, – не рви душу. Ступай себе! На дорожку присаживаться не будем, ни к чему. Это подразумевает возвращение, а топать в обратную сторону тебе ни к чему. Живи по-новому.
Комната Парамона, всегда такая уютная, теперь выглядела совершенно чужой. Они обнялись, сдержанно похлопали друг друга по спине.
– Провожать не буду. Доберешься сам, – сердито буркнул на прощание старик, пряча лицо.
– Дай бог, когда-нибудь встретимся, – почти без эмоций произнес Савелий и улыбнулся – бодрее, чем следовало бы.
На улице их ожидала пролетка.
– Позволь, Савелий Николаевич, чемодан твой положу, – напросился на подмогу нищий в стареньком зипуне. – Мне-то сподручнее будет.
– Уважь, коли так, – протянул Савелий чемодан хитрованцу.
А когда тот уложил вещи, не стал обижать гривенником, а сунул ему десятирублевку.
– Ох, напьюсь! – громко возликовал хитрованец, запрятав поглубже красненькую и, посмотрев на спутницу Родионова, добавил сдержанно: – А еще помолюсь за тебя, Савелий Николаевич, да за супружницу твою. Пускай все хорошо будет.
И, согнувшись в поясе, терпеливо стал дожидаться, когда тронется пролетка. Колеса скрипнули, и лошадки, подгоняемые Андрюшкой, лихо рванули с места экипаж, обдав шальным ветром стоящих рядом.
Александровский вокзал встретил Савелия с Елизаветой деловым гомоном. Посмотрев на часы, Савелий направился в левое крыло здания, где располагался зал ожидания для
