этой работой в эпоху Депрессии и превратить это в смысл всей жизни. Возможно, мое решение собрать все фотографии его работ и привело его к смерти, о которой я услышал по Си-эн-эн. Но даже если это так, я не могу себя в этом винить — в конце концов Гарни не всю жизнь рисовал кошек, ничто не мешало ему рисовать на холсте, но я думаю, что Гарни это вовсе не было нужно.
Разве он не говорил, что то, чем он занимался, было для него работой, ведь надо было что-то делать… Я сомневаюсь, что рисование для него было чем-то практичным и что он мог предвидеть день, когда его кошки сойдут со стен сараев и будут «одомашнены» в музеях и выставочных залах по всей стране.
Или… может быть, у него были мысли о том, что может произойти, и он знал, что эти кошки не смогут быть с ним рядом слишком долго…
Наверное, читая надпись на его надгробной плите — кем написанную я не знаю, — я понял, что я не единственный человек, который знает, что в действительности случилось с Говардом Гарни, там, в высокой траве, рядом с его «девочками»… именно потому на его серой надгробной плите были написаны слова:
«Никакой рай не будет раем, если там не будет моих кошек».
И мне кажется, мне хочется верить, что там, в высокой мягкой траве, ему было хорошо со своими «маленькими девочками»…
«В память о Бини, Минге, Малыше, Олли,
Чернушке, Смоки, Присси,
Миш-Мише, Дэви, Расти,
Весельчаке, Эрике, Лапушке…»