потом ужаса от воспоминаний о винтокрылых хищниках, нацелившихся на его боевиков. Гигантские стрекозы с безопасного для них расстояния рвали на части тела, разбрасывая в стороны кровавые ошметки. В эти мгновения грозный полевой командир впадал в полное отчаяние от осознания своей беспомощности. Только неимоверными усилиями воли Мусса Шеравин сдерживал рвущийся наружу страх. Но с каждым разом сдерживаться становилось все сложнее.
За четыре часа отряд моджахедов отмахал по горным тропам около пятнадцати километров. «Достаточное расстояние, чтобы не опасаться преследования федералов», – решил Хаджибей. Солнце находилось еще высоко в небе, а впереди лежало открытое плато, на котором их запросто могли засечь патрулирующие высоко в небе штурмовики. А после устроить охоту, как на сайгаков.
– Не стоит спешить с переворачиванием страниц книги судеб, – негромко пробормотал Мусса. Вложив два пальца в рот, он громко свистнул, потом жестом приказал остановиться на привал.
Боевики послушно сошли с тропы и стали располагаться на отдых. Полевой командир устроился под развесистой дикой грушей. Поставив автомат возле ствола дерева, Шеравин с облегчением сбросил рюкзак и расстегнул разгрузочный жилет, расстелил молельный коврик. Стащив с ног разбитые о горные дороги сапоги, Мусса опустился на колени, стараясь головой держаться направления в сторону Мекки. Он был прилежным мусульманином.
Исполнив намаз, Хаджибей устало опустился на жесткую землю, облокотившись спиной на кривой ствол груши. Глаза его были прикрыты, а дыхание ровным, как у спящего человека. На самом деле полевой командир не спал, его мозг усиленно работал, перемалывая, перелопачивая скопившуюся в голове за долгие годы информацию.
Отец Муссы родился студеной зимой в продуваемом ветрами бараке в Северном Казахстане. Его старший брат Аслан умер в товарном вагоне, когда чеченцев в массовом порядке депортировали в Среднюю Азию. Позже, когда вайнахам разрешили вернуться на родину, отец выучился на агронома, женился и успел нарожать троих детей, только прожить долго ему не было суждено. Не дожив до пятидесяти лет, он тихо отошел в мир иной, успев перед кончиной прошептать: «Сын за отца не отвечает».
Мусса, который к этому времени заканчивал восьмой класс, уже знал, что эта фраза принадлежит отцу народов и инквизитору вайнахов по поводу потомства репрессированных внутренних врагов. Он всем своим сердцем ненавидел этого усатого, горбоносого грузина, так же как ненавидел всех русских за то, что позволили инородцу встать над ними и творить все, что заблагорассудится. В своих юношеских мечтах он видел себя вторым Шамилем, героем вайнахского народа, который вел непримиримую войну с генералами царской России. Позже он узнал то, о чем умалчивали в своих рассказах старики. Сколько ни сражался храбрейший из горцев имам Шамиль, но в конце концов и он сдался русскому царю и призвал вайнахов сложить оружие. Но об этом Мусса старался не думать, искренне веря, что произошла историческая ошибка.
В поселке тейп Шеравиных был самым уважаемым, несмотря на свою малочисленность. Отец снискал уважение сельчан как агроном, его трое сыновей также выучились, заняв посты начальников. Старший, Лече, работал на коньячном заводе технологом, средний, Руслан, руководил на Каспии целой нефтяной платформой. Младший, Мусса, с детства тяготевший к истории, выучился на учителя и вернулся в родной поселок. Старики, целыми днями сидящие под раскидистой чинарой, украдкой шептались:
– Весь в деда, тот тоже был учителем, упокой его душу, Аллах.
Мусса стал одним из лучших педагогов Чечено-Ингушской автономной республики, и через десять лет его пригласили на работу в РОНО, где он тут же со свойственным ему усердием и энтузиазмом взялся за новую ответственную работу, заодно вплотную занявшись изучением истории родного края. Но вскоре, так было угодно судьбе, он сам стал вершителем истории.
Развал Союза, вскоре разгоревшаяся национальная междоусобица с ингушами, религиозный всплеск оказались той смесью, что разбудила в горских нациях дремучие инстинкты, скрытые в тайниках подсознания.
Первое время Мусса пытался бороться с этими инстинктами, но все чаще и чаще в его сознание врывался призрак имама Шамиля. Когда стало вовсе невмоготу, он направился паломником в Мекку. Владея турецким и арабским языками, Мусса надеялся остаться на Востоке, чтобы стать учеником одного из медресе. Казалось, мечта уже воплотилась в жизнь, когда Шеравина неожиданно пригласил в гости один из аравийских принцев, смуглолицый дородный мужчина с аккуратно подстриженной «эспаньолкой», прикрывающей набор подбородков на сиятельной физиономии.
Рассказав гостю об историческом моменте, выпавшем на долю всех мусульманских народов и дающем им шанс на общее объединение, принц поинтересовался мнением Муссы, а когда тот рассказал о своей мечте, недовольно поморщился и, пригладив обеими руками и без того идеальную бородку, пробормотал:
– У нас с избытком тех, кто молится Всевышнему, и достаточно тех, кто читает проповеди среди правоверных. Но абсолютно не хватает тех, кто с оружием в руках должен сражаться с неверными под зеленым знаменем Пророка. Война – прожорливый зверь, и его постоянно требуется кормить.
Слушая принца, Мусса молчал в недоумении, а тот продолжал:
– Гяуры в Москве, думаешь, позволят Ичкерии стать независимой от ее влияния?
«Особенно когда там абреки плодятся, как кровососущие комары», – с неприязнью подумал Шеравин, вспоминая, как собирались банды вооруженных людей, готовые под неистовые, фанатичные крики «Аллах акбар!» ради наживы убивать соседей, грабить пассажирские поезда, угонять скот из соседних районов, не щадя ни старого ни малого. И уже более не собираются растить виноград, хлеб, добывать нефть. «Вниз катиться гораздо легче, чем взбираться на гору». На этот раз внутри сознания Муссы высказал свое мнение учитель, который долгие годы пытался прививать знания нынешним абрекам.
– Вскоре гяуры придут на Кавказ, чтобы снова навязать горцам свои законы и унизить их честь. Должен же кто-то, как когда-то великий Шамиль, встать на защиту вайнахов, – на такой ноте закончил свою мысль аравийский принц и уставился на гостя темными, непроницаемыми глазами.
И снова над сознанием чеченца встала тень Шамиля, это был беспроигрышный довод. Мусса Шеравин приложил к груди руку и почтительно склонил голову.
Весь следующий год он провел в закрытом учебном центре, где под командованием интернациональных инструкторов учился не столько стрелять и бегать, преодолевать полосу препятствий, сколько тактике действий партизанских отрядов и диверсионных групп. А также разработке стратегических планов для действий нескольких отрядов с применением артиллерии и даже бронетехники. Бывшему историку Муссе учеба давалась гораздо легче, чем другим – палестинцам, ливанцам, нигерийцам, в основной массе не имевшим даже среднего образования и попавшим на эти офицерские курсы лишь благодаря своей харизме.
Домой он вернулся в компании нескольких арабов и негра, черного и лоснящегося, как начищенный кирзовый сапог. Это были первые наемники. В Чечне Муссу встречали как долгожданного и дорогого гостя. Большой человек при коммунистах смог совершить хадж в Мекку, виделся с сановными и духовными лидерами Аравии. В Грозном его сразу же прозвали Хаджибей, что обозначало полное уважение вайнахов. Впрочем, не все с этим были согласны. Старший брат Лече после того, как «свободные» чеченцы разграбили и разорили коньячный завод, все забросил и осел в доме со своей семьей и престарелой матерью, занимаясь ведением натурального хозяйства. Брата он облобызал, а после сказал: «По-прежнему хочешь казаться Шамилем, за отца мстить собираешься. Забыл, что сын за отца не отвечает? А я свой партбилет не выбросил и не стыжусь, что был коммунистом». Ушел Мусса из дома брата, едва обнявшись с подслеповатой матерью.
Позже ему стало известно, что среднего брата Руслана вышвырнули из Азербайджана, там тоже вообразили себя «незалежными», и теперь он бурит нефть где-то в Сибири. Оба брата не хотели иметь ничего общего с начавшейся вакханалией.
Республика зашлась в пьяном угаре национализма. На площадях от рассвета до заката все мужчины, от стара до мала, без устали танцевали мурташ, улицы заполонили толпы вооруженных людей, все только и говорили о грядущей войне с Россией.
Через несколько дней Муссу и других наиболее подготовленных в военном деле вайнахов пригласили в резиденцию президента Ичкерии. Военный летчик, советский генерал, был гордостью всей республики, за что носил прозвище Большой Джо. Встречал их президент в камуфляжной форме, в неизменной пилотке с
