Ариадна

есть… а-ха-ха.

Полежаевъ

(останавливается, подходитъ къ окну). — Нeсколько лeтъ назадъ мы жили съ Арiадной въ Ассизи. Тамъ мeсто высокое, видна вся Умбрiя.

Дарья Михайловна.

 — Гдe это… Ассизи?

Полежаевъ.

 — Въ Италiи. Городокъ и старинный монастырь. Тамъ, Дашенька, нeкогда подвизался св. Францискъ, великiй милостивецъ. Да. Мнe и вспомнилось. Тамъ видна съ высоты вся долина, полная необыкновенной тишины. Бывали дни именно какъ сейчасъ — опаловые, перламутровые; вдругъ выглянетъ солнышко и заиграетъ гдe-нибудь вдали пятномъ; или за десятки верстъ прольется дождемъ тучка, и этотъ дождь какъ-то виситъ, недвижно, сeроватой сeткой. И такъ же, какъ изъ окна читальни, гдe передъ обeдомъ я читалъ о жизни святого, маячила далекая Перуджiя.

Генералъ.

 — Весьма поэтически, хотя, конечно… и далеко отъ всякихъ земствъ.

Полежаевъ.

 — Вeроятно, Душа святого оставила свой слeдъ въ той мeстности. Нигдe не видeлъ я подобной чистоты, безмятежности. Мнe кажется, что всякiй, кто измученъ, обрeлъ бы тамъ миръ.

Дарья Михайловна.

 — Я нигдe не бывала. Не только въ Италiи, а и въ Москвe-то всего разъ. (Откусывая нитку.) Такъ и проживешь, ничего не зная. Иванъ Иванычъ, вы вeдь тоже рeдко отсюда выeзжали?

Машинъ.

 — Не часто… Такъ, въ округe приходится, а въ Москву рeдко. (Какъ бы припоминая.) Годковъ, пожалуй… пятнадцать.

Дарья Михайловна.

 — Живетъ, живетъ человeкъ, да и возропщетъ. Прямо говорю, возропщетъ.

Полежаевъ.

 — Ахъ, конечно, бываетъ.

Машинъ.

 — Iовъ-то… возропталъ, а потомъ все же-таки… смирился.

Дарья Михайловна.

 — Iовъ. Хорошо про Iова говорить, это когда было. А тутъ живешь, трудишься, только и знаешь, что работа да забота, а къ чему все? (Глотая слезы.) И жизни не видишь.

Машинъ.

 — Богу-то виднeе. По-нашему… по-христіанскому… роптать грeхъ.

Дарья Михайловна.

 — Это и папаша покойный въ церкви говорилъ. Проповeдь по бумажкe читалъ. Да это-жъ все слова.

Полежаевъ.

 — Да. Но что скажешь ты лучше этихъ словъ?

Машинъ.

 — И не слова… ежели мы… вeрующiе.

Генералъ

(перелистывая иллюстрированный журналъ). — Une querelle tout à fait théologique. А-а, говоря откровенно, я мало въ этомъ понимаю. Всe эти Iовы и прочее… не по моей части.

Изъ балконной двери входятъ Лапинская, за ней Арiадна и Саламатинъ.

Они съ ракетками въ рукахъ.

Лапинская

(представляетъ шансонетную пeвицу, покачивая боками, дeлаетъ полукругъ по комнатe. Напeваетъ):

Je suis une petite cocotte d’Amerique,

Je traverse en bateau L’Atlantique

Дарья Михайловна забираетъ шитье и уходитъ.

Генералъ.

 — Браво!

Арiадна

(Саламатину). — Вы, пожалуй, играете и лучше меня…

Саламатинъ

(кладетъ ракетку). — Въ этомъ не можетъ быть сомнeнiй.

Арiадна

(горячо). — Положимъ, я-то въ этомъ сомнeваюсь. И если бы не надо было Лапe уeзжать… (Подходитъ къ мужу.) Ты знаешь, мы послeднiй сэтъ шли съ нимъ поровну. У него пять геймовъ, и у меня.

Полежаевъ

(отчасти разсeянно, какъ бы думая о другомъ). — Великолeпно, мой другъ. (Цeлуетъ ея руки.)

Арiадна

(быстро, негромко). — Какъ себя чувствуешь?

Полежаевъ

(не выпуская ея руки). — Очень хорошо. Я сейчасъ только разсказывалъ, какъ мы жили съ тобой въ Ассизи.

Арiадна.

 — Ахъ, Ассизи! (Тоже задумывается, какъ бы слегка взволнованная.)

Лапинская

(генералу.) — Я могу и англiйскую шансонетку представить, и русскую. (Наигрываетъ на пiанино и напeваетъ какую-то чепуху, якобы по англiйски.) Это мой собственный англiйскiй. У меня и польскiй свой.

Арiадна

(какъ бы про себя). — Тамъ все чудесно!

Лапинская

(генералу). — Бендзе панъ таки ласковъ, возьме меня до станцiи?

Генералъ.

 — А-ха-ха… хотите сказать — на поeздъ?

Саламатинъ

(смотритъ на часы). — Рано. Мы васъ доставимъ въ сорокъ минутъ.

Арiадна

(подходитъ къ Лапинской, нeжно). — Ты чего это? Ты чего юродствуешь?

Лапинская.

 — Воля моя такая.

Арiадна.

 — Сама ревeла…

Лапинская.

 — Ревeла, да не про твое дeло.

Полежаевъ.

 — Ты, Лапа, похожа на какую-то дeвченку, хотя тебe и двадцать пять, которую можно надрать за уши.

Лапинская

(беретъ нелeпый аккордъ и заканчиваетъ.) Вотъ я такая и есть. Просто шутенокъ. Смeшная личность.

Полежаевъ.

 — Оставалась бы у насъ еще. Не горитъ вeдь?

Лапинская.

 — Благодарствуйте, дяденька. Мнe у васъ очень хорошо… (Задумчиво.) А теперь пора. «Пора, мой другъ, пора, покоя сердце проситъ».

Полежаевъ.

 — Подумаешь! Будешь танцовать, нервничать, по ресторанамъ ходить.

Лапинская.

 — Нeтъ, ужъ ладно. Не сбивайте дeвушку.

Генералъ.

(Полежаеву). — Если признать, что у насъ есть еще время, то я не прочь бы посмотрeть ваши работы въ саду — на почвe, такъ сказать, внесенiя культуры въ дeло садоводства.

Полежаевъ.

 — Надо мной всe тогда смeялись, но въ общемъ я научился и обрeзкe, а теперь крашу стволы известью. Если угодно, взглянемъ.

Генералъ.

(Саламатину). — А машину пусть подадутъ сюда. И мы… домчимъ мигомъ Татьяну Андреевну. А-ха-ха…

Машинъ

(Полежаеву, выходя съ нимъ вмeстe). — Яблоня… уходъ любитъ.

Генералъ.

 — Посмотримъ, посмотримъ.

Выходятъ.

Лапинская

(Арiаднe). — Это Леонидъ твой вретъ. Я по ресторанамъ шляться не буду.

Арiадна

(ласково). — Благочестивой стать собираешься?

Саламатинъ.

 — Какъ вамъ угодно, Арiадна Николаевна, мы съ вами должны сыграть въ биксъ.

Арiадна

(смeясь). — Нынче не удастся.

Саламатинъ.

 — Тeмъ лучше. Я пока поупражняюсь.