течение недели в Лондоне муссировался слух, будто она стала жертвой похищения, осуществленного папскими агентами. На все это господа Крэбб и Эндерби реагировали самым хладнокровным образом. Они следуют инструкциям своего покойного клиента; они подотчетны исключительно назначенным им попечителям фонда. Что касается местопребывания миссис Айрленд, состояния ее физического и психического здоровья и так далее, распространяться они не могут, ибо это будет нарушением принципа конфиденциальности, на которой неизменно настаивал ее покойный супруг. По крайней мере, подчеркнул мистер Крэбб, выступая также от имени своего компаньона, с тех пор как ведение дел было передано в их руки.
Вообще-то мистер Крэбб был самым красноречивым из числа старых адвокатов, кто когда-либо обращался к суду Королевской скамьи. Но на сей раз общественное мнение склонялось к тому, что в деле мистера Генри Айрленда он не то чтобы лжет, ибо адвокаты никогда не лгут, но не говорит всего того, что мог бы сказать. В какой-то момент пополз слушок — никто не знал, кто пустил его, но многие верили — о существовании некоего мистера Джеймса Дикси, которому будто бы известно об этом деле все, что только возможно. Что до его связей с Айрлендами, полной ясности не было ни у кого, однако же люди, сделавшие своей профессией выяснение обстоятельств жизни других людей, вскоре обнаружили, что о мистере Дикси им известно все. Это пожилой — где-то между шестьюдесятью и семьюдесятью годами — господин, живет анахоретом в Уоттоне, графство Норфолк, время проводит в переписке с учеными кругами, некогда принес в дар Нориджскому музею пару плюшевых, в натуральную величину, львов, о происхождении которых никто толком не знает. Кроме того, мистер Дикси являлся, как утверждают, троюродным братом мистера Айрленда по материнской линии и ему доверена опека над вдовой.
Когда эти факты выплыли наружу — или, скорее, когда о них заговорили в обществе, — сложилось мнение о необходимости решительных действий. К мистеру Дикси было предложено обратиться напрямую, чтобы он в письменном виде или лично поведал о состоянии миссис Айрленд, и тогда тайна — а к этому времени практически все убедили себя в том, что тайна-таки есть, — раскроется. Но мистер Дикси жил в Западном Норфолке, и выманить из этой цитадели его было нелегко; письма возвращались нераспечатанными, а закона, обязывающего кого-либо отвечать на доставляемую корреспонденцию, увы, не существовало. Все это постепенно начало приводить некоторых сторонников партии Айрлендов в нешуточный гнев. Неуемные старые дамы требовали, чтобы в Уоттон были направлены депутации, более того, чтобы сформировали ударную группу, которая ворвется в дом мистера Дикси и вырвет у него признание. Нет нужды говорить, что до подобных шагов дело не дошло. Во-первых, Норфолк далеко. Во- вторых, у каждого есть свои дела.
Наконец, существовало смутное подозрение, что, сколь бы неопределенны ни были юридические основы опеки, коли дело дойдет до прямого вторжения в частные владения мистера Дикси, закон окажется на его стороне.
— Ну вот что, Джон, полагаю, надо что-то делать!
— Делать! Я тоже уверен, что следует. Вопрос только в том, кто этим будет заниматься?
Разговор этот происходил между матерью и сыном в начале марта. Первая — дородная седовласая дама лет примерно шестидесяти, второй — рослый, бородатый, вдвое моложе ее господин, одетый по последней лондонской моде. Место действия — небольшая гостиная в глубине дома, расположенного в районе вокзала Мэрилебон, время — около десяти утра.
— Право, Джон, иногда мне кажется, что другого такого рохли, как ты, на всем свете не сыщешь! И вот результат: собственность может перейти в руки этого молодого человека из Оксфорда, который всего раз в жизни и видел-то беднягу Генри Айрленда.
— Слушай, мама, имущественные права на это имение подтверждены, и это тебе прекрасно известно. Претендовать на него я могу с таким же успехом, как лорд Джон[6] или члены епископата.
— Ну да, а бедная Изабель исчезла с лица земли и вынуждена прозябать в глубокой провинции, в доме этого ужасного старика. А ведь она тебе когда-то нравилась.
— А вот это, мама, чистая фантазия. Если не ошибаюсь, в последний раз я видел Изабель, когда ей исполнилось двенадцать лет. В общем, хотя до Айрленда мне никогда дела не было, полагаю, следует согласиться с тем, что, составляя завещание, он знал, что делает.
— И все же, Джон…
Оценивающе поглядывая на сына, миссис Карстайрс говорила себе, что разговор идет не в том направлении, в каком ей хотелось бы. Понимала она и то, что многое из сказанного ею — до некоторой степени лукавство. Да, имущество, завещанное мистером Айрлендом своему дальнему оксфордскому родственнику, законно перешло в собственность последнего — это факт. Бесспорно и то, что молодого, тридцатилетнего, человека вряд ли можно принудить к каким-либо действиям, основываясь на чувствах к юной даме, которую он в последний раз видел, когда она еще бегала в коротких штанишках. И тем не менее миссис Карстайрс считала, что не напрасно чувствует себя ущемленной.
Родство между Карстайрсами — вдовой и ее старшим сыном — и Бразертонами состояло в следующем. Покойный мистер Карстайрс был кузеном отца Изабель Бразертон; по правде говоря, не совсем кузеном, скорее троюродным или даже четвероюродным братом, но и этого было достаточно, чтобы поддерживать отношения между двумя семьями. Но пятнадцать лет назад по причинам, о которых все давно забыли, эти отношения прервались. И все же миссис Карстайрс, наливая сыну третью чашку чая, говорила себе, что движет ею нечто большее, нежели простые родственные чувства. Ей давно приходило в голову, ибо женщина это была проницательная и настойчивая, что во всем этом деле нечисто, хотя что именно, пока сказать трудно. И не только память о девочке в кружевной юбчонке, но и справедливость требуют тщательного расследования.
При всей своей проницательности и настойчивости миссис Карстайрс была, однако же, не столь оптимистична, чтобы рассчитывать на безоговорочное содействие сына. Ибо мистер Джон Карстайрс — и это его мать поняла не вчера — был слабым человеком: да, джентльмен, да, человек добрый, но слабый. Три года назад избиратели одного из округов в Мидленде обратились к нему с просьбой выставить свою кандидатуру против нынешнего депутата парламента, ибо мистер Карстайрс обнаруживал интерес к политике, но он отделывался разговорами, колебался, просил время на совет с друзьями и так далее. Так что когда подошло время выборов, нынешний парламентарий остался без соперника. Далее, примерно через год после этого пошли разговоры о юной даме, дочери ост-индского купца, проживающего на Рассел-сквер, обладательнице огромного наследства, на которой мистер Карстайрс может жениться в любой момент, стоит ему только пальцами щелкнуть. Но пальцами он так и не щелкнул, дочери купца пришлось утешиться браком с внуком некоего графа, а мистер Карстайрс остался холостяком. Все это миссис Карстайрс учитывала и делала определенные выводы. Зная характер человека, с которым ей приходится иметь дело, она отставила чайник, сложила руки на коленях и, бегло улыбнувшись продолжавшему пить чай сыну, заговорила вновь, на сей раз в примирительном тоне:
— Знаешь, Джон, позволь сказать, до чего же приятно разделить с тобой завтрак.
— Н-да… весьма приятно.
— Кстати, тебе когда на работу?
Мистер Джон Карстайрс служил заместителем секретаря торгового управления и, как говорили, несильно перетруждался.
— К одиннадцати. Или, скажем, к половине двенадцатого.
— Отлично. В таком случае мне хотелось бы попросить тебя об одолжении… Видишь ли, теперь глава семьи — ты, и в подобных случаях инициатива должна исходить от тебя… Словом, не мог бы ты зайти к мистеру Крэббу и попросить его помочь разобраться… — тут миссис Карстайрс на секунду запнулась, — разобраться в делах, о которых мы только что толковали. Много времени у тебя это не отнимет, а я бы сочла это огромной услугой с твоей стороны, право, огромной услугой.
— Черт побери, матушка! О, прошу прошения, — поспешно оговорился Джон Карстайрс, заметив выражение лица матери, — прошу прощения, но смысла не вижу. Я знаю старого Крэбба. Встречаюсь с ним в клубе и… в других местах. Такого старого хитрована свет не видывал, и я не сомневаюсь, что подобного рода просьбу он сочтет за вмешательство в чужие дела. Голову на отсечение даю — так и будет. Ну ладно, не хочу тебя огорчать; если просишь, зайду к нему в контору, только, пари готов держать, это пустая трата
