взрывов здание, от которого осталась груда изломанных стройматериалов. О чём я и известил Соловьёва. Он кивнул и дал команду проезжать без остановки, только замедлиться до пешеходной скорости. Мало ли что разглядим в последний момент.
— Думаешь, твоё начальство взорвало? — спросил меня Бугаев.
— А кто же ещё? Они, разумеется, — подтвердил я. — Разом все вопросы сняли. Чтобы не копался никто.
— Значит, точно от них всё пошло, — кивнул капитан.
БТР сбросил скорость и, слегка порыкивая дизелем, медленно поехал вдоль почти полностью завалившегося бетонного забора, объезжая наиболее крупные обломки бетона, лежащие на дороге. Обломков немного было, кстати, взрыв был произведён с умом, профессионально, здание просто сложилось внутрь себя. Тут и с экскаватором не один день провозишься.
Возле пролома я увидел сидящего на асфальте мертвяка, одетого в знакомый, хоть и очень грязный наряд. Я присмотрелся внимательно — Олег. Олег Володько, которого по- прежнему можно было узнать, несмотря на обвисшее, бледное, частично разложившееся лицо, измазанное запёкшейся кровью.
— Остановите, пожалуйста, — сказал я неожиданно охрипшим голосом.
— Стой, Копыто, — не задавая вопросов, скомандовал Соловьёв.
БТР, слегка качнувшись, остановился. Володько, сидящий неподвижно на земле, поднял голову и уставился на меня, спрыгнувшего с брони. Глаза были не Олега. Если всё остальное, несмотря на посмертные изменения, было узнаваемо, даже две дырки от пуль против сердца, куда выстрелил Оверчук, то глаза были совершенно другими. Странная смесь равнодушия, даже непонимания, одновременно с невозможной, удушающей злобой и голодом, — вот что они, как мне казалось, излучали. Это даже не его взгляд был, это как будто нечто смотрело через его глаза на меня, ненавидело меня за то, что я живой, и хотело поглотить.
Я достал из кобуры ПБ. Не знаю, почему не взялся за автомат, а именно за пистолет. Это какой-то знак уважения к покойному? Может быть. Может быть, это ещё станет когда-нибудь ритуалом. Последним «прости».
Володько издал тот самый еле слышный скулящий звук, который я уже не раз слышал от мертвяков, начал быстро и ловко подниматься с земли. Он уже был «ветераном», быстрым и хищным, непонятно только, почему он не убежал и не кинулся сразу. Да это и неважно теперь. Я навёл пистолет ему в лоб, большим пальцем оттянул рубчатую округлую головку курка, взведя его с хрустящим щелчком, и нажал на спуск. Хлопнул выстрел, во лбу у Олега появилось отверстие, а сам он рухнул навзничь. И больше не шевелился. Похоронить бы надо, да не получится. Нехорошо. Жаль.
Я спустил курок с боевого взвода и убрал пистолет в кобуру. Ну, вот и всё. Хоть одному человеку из тех, кто работал со мной, отдал последний долг. Я вернулся к машине, и Соловьёв, ничего у меня не спрашивая, дал команду трогаться с места.
— Копыто, давай теперь на Ленинградку, по утверждённому маршруту. Посмотрим там, как спасать программистов, — сказал он в люк.
— Понял. Сделаем, — откликнулся Копыто, снова скрывшийся за маской, очками и шлемофоном. Впрочем, теперь мы все так выглядели снова.
Двое на крыше
31 марта, суббота, день
— Смотри, вояки, — сказал он, ткнув пальцем в сторону появившихся на параллельной улице бронетранспортёров с пехотой на броне.
— Ага, — кивнула сидящая рядом девушка безо всяких эмоций в голосе.
До бронетранспортёров было метров шестьсот. Дом, на крыше которого они сейчас сидели, был крайним в группе двенадцатиэтажек, за которыми раскинулся сквер, отделяющий их двор от улицы Автопроездной. За последние два дня это были первые живые люди, которых им удалось разглядеть с их наблюдательного пункта. Мародёры здесь не крутились особо, потому что в этом районе их ничего не привлекало, так что одиночество было полным.
Девушка, сидевшая рядом, появилась здесь случайно. Он встретил её во время одной из своих вылазок, спокойно идущую по улице, с таким видом, как будто ничего вокруг и не происходит. Она остановилась, глядя на него, укладывающего в кузов развозного фургона «Рено» коробки с консервами.
— Привет, — сказал он после того, как заметил, что она стоит у него за спиной.
— Привет, — ответила она.
Она не была красавицей. Короткие жёсткие волосы соломенного цвета, веснушки, почти сливающиеся между собой — так их было много, короткий курносый нос, слишком крепкий подбородок. Однако в её глазах было что-то, что отличало её от всех вокруг. Взгляд её выражал абсолютную безмятежность, столь странную на фоне гибнущего вокруг них мира.
— Хочешь со мной? — спросил он, кивнув на кабину фургончика.
— Не знаю, — пожала она плечами. — А куда ты?
— Домой.
Из-за угла застеклённой витрины супермаркета, откуда он как раз и выносил продукты, показался бредущий своей покачивающейся походкой мертвяк. Девушка как бы вопросительно подняла брови, посмотрев на него и на приближающуюся опасность.
У него было самозарядное ружьё, висевшее наискось за спиной, но патроны он предпочитал не тратить. Он ухватился за длинную деревянную рукоятку, торчащую из-за лежащих в кузове коробок, и в руках оказался увесистый молоток на очень длинной ручке. Держа это оружие наперевес, он шагнул к мертвяку, уже привычным движением замахнулся и ударил. Треснул расколовшийся череп, труп с глухим стуком упал на асфальт. Вокруг на асфальте лежало уже пять мёртвых тел — этот не был первым. И девушка посмотрела на него с уважением.
У него же во время этого короткого боя, скорее даже убийства, лицо ни единой чертой не дрогнуло и не изменилось — как гвоздь забил. Забил — и забыл.
На улице появилось ещё двое мёртвых, метрах в пятидесяти, но он не стал тратить на них времени. Уселся за руль машины, завёл двигатель, жестом пригласив её в кабину. Она села справа от него. Он резко рванул с места, и она услышала, как в кузове застучали о борта штабеля картонных коробок, когда фургон с креном развернулся на широкой улице и набрал скорость.
Ехать пришлось совсем недалеко, минут пять. Машина вплотную подъехала к двери подъезда старой панельной двенадцатиэтажки. Он подал её задом почти к самым дверям подъезда, вышел из-за руля, распахнул задние дверцы фургона, снова подал назад, вплотную прижав кузов к стальному листу, прикрывающему вход в подъезд.
Он размотал цепь, прижимающую стальной лист к дверям подъезда, сдвинул его в сторону, открыв безопасный проход. Они вдвоём через кабину и кузов машины пробрались в здание, а затем начали перегружать в подъезд коробки с добычей. Она взялась ему помогать, на что он ей не сказал ничего, даже не кивнул.
Он жил в квартире на самом верхнем этаже, и таскать коробки пешком туда было тяжело. Хотя он, несмотря на худобу, проделывал это легко, и она даже поразилась, сколько силы кроется в этом тощем мрачном парне. Самой ей не хватало сил для того, чтобы нести целый ящик консервов, поэтому он поручил ей таскать запаянные по шесть штук в полиэтилен блоки бутылок с минеральной водой.
Так, часа за три, как ей показалось, они перенесли к нему в квартиру всё, что он привёз. Он даже не выглядел уставшим, к её удивлению, как ей показалось, он даже не вспотел. После того, как последний картонный ящик улёгся на своё место в и без того не малом штабеле, он подозвал её, быстро, почти равнодушно раздел, оглядел с ног до головы, как будто размышляя, что это ещё за товар такой, который он привёз из разграбленного магазина.
Товар был неплох. Она не считала себя красавицей, зато знала, что у неё идеальное тело. И это была чистая правда. Даже многочисленные веснушки не портили впечатления. Судя по всему, ему тоже понравилось. Он наклонил её у кухонного стола и быстро ею овладел, как-то механически и равнодушно. Но она поняла его правильно — это не был секс, это был акт социального порядка. Ей указали её место в иерархии, и она не имела ничего против.
Затем, прихватив две бутылки сухого вина, они поднялись на крышу здания, где уселись в два новеньких шезлонга, даже с не оторванными ценниками, которые он привёз из одного из своих рейдов. Было ещё прохладно, но он дал ей тёплую горнолыжную куртку, такую же новенькую, как и шезлонги, и сам накинул такую же на плечи. Так они и сидели до темноты, попивая вино и разглядывая мёртвый город, раскинувшийся перед ними.
Затем они спустились в квартиру и он, без всякой видимой причины, после того как она разделась, довольно сильно избил её ремнем. Но она совсем не обиделась, признав за ним право распоряжаться как её судьбой, так и её телом.
Ещё из его поведения и нескольких фраз она поняла, что он не любит и никогда не любил людей, и только сейчас ему наконец удалось избавиться от их общества. Он всю жизнь мечтал об одиночестве и сейчас наконец его добился. Она же одиночества этого не нарушала, а скорее дополняла и подчёркивала его. Как так получалось, она объяснить не могла, но знала, что права. Эта истина открылась ей в первую ночь. По ночам он был страстен и удивительно нежен с ней. Они засыпали уже под утро, утомлённые, на смятых и скомканных простынях, но так и не сказав друг другу ни единого слова.
Каждое утро он не меньше часа молотил большой кожаный мешок руками и ногами, а на второй день её пребывания в доме заставил и её повторять всё за ним. И у неё неплохо получалось.
С утра они выезжали на фургоне в город, привозили из поездок продукты, книги, очень много книг, самых разных, одежду. У него в квартире оказался собран целый арсенал всевозможного оружия, и он не говорил ей, откуда оно взялось, а она и не спрашивала, хоть и понимала, что никто ему его не дарил. Он научил её пользоваться молотком для уничтожения зомби, и после первых двух удачных попыток ей даже понравилось. Напоминало какую-то игру, правда, непонятно, какую именно. Научил добывать бензин из брошенных машин, просто пробивая стенку бака стальной трубкой с надетым на неё шлангом. Многому научил.
Они вообще очень мало разговаривали, произнося несколько бытовых фраз в течение дня. Она не спрашивала его, куда делись все жильцы этого дома, хотя и понимала, что так не бывает, чтобы он остался один на весь дом, а все остальные побросали двери в свои квартиры открытыми. К тому же возле дома было разбросано немало костяков. Она не спрашивала его, что он намерен делать в будущем. Впрочем, она не спрашивала об этом и себя.
Ей нравилась такая жизнь, безмятежное существование на остатках мёртвой цивилизации. У неё было ощущение, что они единственные живые в этом мире, и ей это нравилось. Судя по всему, ему это нравилось тоже. Им обоим нравилось то, что они существуют здесь без цели, без смысла, нравилось, что они вольны делать всё, что им взбредёт в голову — спать друг с другом, читать, сидя на крыше, в свете тусклого солнца, пить вино. Когда он пару дней назад увидел пронесшиеся на большой скорости машины, два чёрных джипа, у него даже испортилось настроение, и он снова её избил, на что она снова совсем не обиделась. Она тоже считала, что эти ездоки нарушили их уединение на развалинах мира.
Вот и сейчас, увидев бронетранспортёры, остановившиеся на минуту возле развалин здания напротив, а затем поехавшие дальше, она расстроилась, но не потому, что он снова её изобьёт, а потому, что они снова вторглись в их жизнь. Но потом её мысли сбились на нечто более приятное. Завтра у него день рождения, она подсмотрела в его паспорте, валявшемся на столике в спальне. А послезавтра — у неё. Ему исполнится двадцать семь, а ей — пятнадцать.
Сергей Крамцов
31 марта, суббота, день
