приборов на шесть персон.
— Алло, — раздался в трубке другой голос (то был уже директор всего заведения), — алло, давайте короче, по-деловому! Речь идет об очень кротком экземпляре собакоголового павиана. Знаете, это та самая Юльча, то чудо, которое было на афишах. Она катается на велосипеде, пьет из бутылки, надевает бальный наряд со шлейфом, тирольский костюм, и знает много других антре и смешных трюков. Мы вам ее уступим со всем обзаведением за двести крон. Нам очень не хочется с ней расставаться, но Юльча не привыкла к публике. Впрочем, через пару минут мы у вас…
Они дали отбой прямо мне в ухо и через четверть часа привезли Юльчу на автомобиле, связанную веревкой, точно злодея. Водворили мы ее в кухню на нижнем этаже, где варилась пища для двадцати собак и ютилось несколько щенят. Те со страху забились в угол и, жалобно повизгивая, стали ждать, что будет дальше.
Мы сговорились с господами о цене. Они отдали Юльчу за сто шестьдесят крон, бесплатно оставили в придачу ее туалеты, и подозрительно быстро со мной распрощались. После их отъезда я позвал своего слугу Чижка и распорядился развязать собакоголового павиана. Чижек упал передо мной на колени и забожился, что у него на руках старушка-мать (это была неправда, ибо он уже довольно давно сбежал из дому). Увидев, что этот номер не пройдет, Чижек потребовал авансом в счет своего жалованья пять крон, объясняя это тем, что перед таким серьезным и опасным предприятием следует подкрепиться. Удовлетворился он, однако, и двумя, получив которые тут же отправился набираться отваги.
Вернулся Чижек через три часа. Я видел, как он открыл калитку и, пройдя через двор, скрылся в доме. Некоторое время внизу был слышен какой-то шум, потом все смолкло. Я проверил, заплатили ли мы за Чижка страховку от несчастных случаев и, убедившись, что да, менее обеспокоенный спустился вниз и осторожно отворил дверь в кухню.
По всему было видно, что Чижек свое дело сделал. В слабом свете висевшей на стене керосиновой лампы мне представилась умилительная картинка. Успев развязать Юльчу, Чижек теперь без движения лежал на кровати; отвага, которой он набирался за две кроны, одержала над ним верх. Юльча, вероятно решившая, что, связывая, ее опять учат чему-то новому, употребила веревку, от которой ее освободили, чтобы связать Чижка «козлом». Бедняга Чижек лежал на кровати как тюк и спал. Юльча перенесла и уложила вокруг него всех щенят, каких нашла, а теперь что-то искала у Чижка в голове. Щенята, благоразумно соблюдая тишину, ожидали, когда дойдет очередь до них. Вот при каких обстоятельствах Юльча познакомилась со мной… Я развязал Чижка, обезьяна мне помогала; затем она взяла меня за руку и ни за что не отпускала, так что я волей-неволей был вынужден отвести ее наверх. Там я ей дал яблоко и хлеба. С тех пор, умей я делать все то, что она, Юльча, пожалуй, не покидала бы меня ни на минуту. Но я не умею прыгать с дерева на дерево, оттуда на карниз, а с карниза на крышу. Кроме того я заметил, что она сильно досадует на меня за то, что я не умею раскачиваться на висячей люстре.
На эту висячую люстру Юльча вскочила в первый же вечер, когда она у нас появилась, и тщетно пыталась меня соблазнить последовать за ней. Правда, люстра все равно бы нас не удержала: она сорвалась уже под тяжестью одного собакоголового павиана. Большая керосиновая люстра слетела вниз, лампа взорвалась, вспыхнула мебель, потом занавески и пол. Пока я вызывал по телефону пожарных, Юльча удрала через окно и, устроившись на дереве напротив, смотрела на языки пламени, вырывавшиеся наружу.
Когда приехали пожарные, Чижка им пришлось из дома вынести, потому что он преспокойно спал. Из-за Юльчи спасательные работы были несколько затруднены, ибо она приблизилась к пожарной помпе и принялась попеременно раскачиваться на обеих ее плечах. Те, кто присутствовал при этом, уверяли, будто Юльча помогала гасить огонь. Очень сильно сомневаюсь. Позже, когда она однажды ночью совершила прогулку на Мальвазинки и в кладбищенской часовне раскачивалась на колоколе, они могли бы с таким же успехом утверждать, что Юльча отправилась звонить по том трамвайном служащем, которого она перед этим встретила на улице и у которого отняла фуражку, от чего этого доброго человека хватил удар. И все-таки это было очень милое создание… В тот раз, чтобы я не сердился, она принесла мне с кладбища железную табличку с надписью: «Здесь почиет мой возлюбленный супруг. Жди меня!»
Когда пожар потушили, я направился с Чижком и Юльчей в единственную спасенную от огня комнату на первом этаже. Юльча благоразумно уселась на кушетке и медленно рвала в клочья какой-то жилет, который в этой панике она захватила где-то по соседству. Никому из нас этот жилет не принадлежал, и поэтому мы ей не препятствовали.
Чижек тоже молча и спокойно сидел за столом и наблюдал за Юльчей. И вдруг он проговорил с убежденностью в голосе:
— Нет, сто шестьдесят крон за нее совсем не много. Я бы даже сказал, что это очень дешево!
Я дал ему подзатыльник. Так мы все трое — я, Чижек и Юльча с чужой жилеткой — молча просидели до одиннадцати часов ночи, размышляя каждой о своем.
После одиннадцати мы взяли Юльчу за руки и отвели в сад, в большую клетку, оставшуюся от страуса нанду, которого как-то ночью сожрали крысы. Когда мы уже хотели ее запереть, Юльча сунула руку в рот и, вытащив оттуда стальные карманные часы, протянула их мне.
Мы заперли ее, несмотря на эту взятку, и я, подав часы Чижку, спросил:
— Что вы на это скажете?
— Просто диву даешься! — ответил тот. — Я бы ни за что не смог так долго держать часы во рту.
Владелец часов так и не объявился, и я носил их еще до позапрошлого года. Часы шли очень точно и были с боем.
Из этого я заключил, что они принадлежали какому-то состоятельному зрителю, пришедшему посмотреть, как красиво полыхает наш дом.
Мало-помалу Юльча привыкла на новом месте. Вот только не взлюбила нашу экономку Фанни. Видимо по причине, что у Фанни было больше нарядов, чем у нее. У бедняжки Юльчи и вправду была всего одна юбка, хоть и со шлейфом! Все же ужасающая бедность… И вот однажды, поднявшись наверх, Юльча отворила дверь в комнатку барышни Фанни и обследовала один ее туалет. Это был красивый новый наряд, переброшенный через спинку стула. Сперва Юльче больше понравилась блузка, чем юбка. Она натянула блузку на себя, но поскольку та на ней висела мешком, попробовала надеть ее наоборот. Затем просунула голову в рукав, которому пришлось «раздаться», чтобы обновка сидела на обезьяне как следует. Но половина блузки волочилась у нее за плечом. Тогда Юльча попыталась снять блузку и натянула вторую разодранную часть рукава на ноги, а остаток хитроумно обернула вокруг головы, точно тюрбан. Но и это ей не понравилось, как утверждал Чижек, с любопытством наблюдавший эту сцену через окно. Главное, дескать, его интересовало, разорвет ли Юльча также новую Фаннину юбку.
Чижек пришел на кухню и сообщил об этом экономке предельно кратко и вразумительно:
— Барышня, барышня, она уже…
— Что уже?
— Она уже того…
— Да что того?..
— Да Юльча в вашем новом платье. Полчаса возилась, пока натянула. Вон она на псарню идет!
Я появился как раз в момент, когда Юльча с гордым видом проследовала на нашу псарню представиться в новом наряде дюжине ее любопытных обитателей. Она расхаживала вокруг клеток с какой-то дубинкой в руке. Собаки выказывали свою радость оживленным лаем. Еще бы, такое красивое и занятное зрелище! Из Фанниной юбки Юльча сделала нечто наподобие тоги, величественно переброшенной через одно плечо. С другого плеча, словно часть гусарского ментика, свисал перед блузки с блестящими пуговками. Половина блузки образовывала аккуратный тюрбан, а все облачение в целом производило впечатление вылетевшего в трубу патриарха.
Извергая ужасные проклятия, Фанни ринулась за красавицей-патриархом.
Отставной управляющий богадельни клялся, что никогда в жизни не видел, чтобы с женщины была спущена юбка с такой быстротой, как на сей раз! Несчастная мадемуазель Фанни… Отправившись спасать бренные останки своего нового платья, она, сверх этого, лишилась еще передника и юбки. К счастью, на ней оказались добротные исподние штаны, которые Фанни собственноручно сшила из велосипедных панталон времен своей молодости. С передником и юбкой в руках Юльча спокойно перемахнула через забор, перешла улицу и отправилась в Кламовский парк. Домой обезьяна и на этот раз возвратилась поздней ночью, но на ней уже ничего не было.
Лишь наверху, на Белогорском шоссе в сторону Выпиха, на телеграфных проводах еще долго висела черная юбка нашей Фанни. Как сникшее боевое знамя. А сама мадемуазель еще в тот же день ушла от нас, оставив короткое письмецо, в котором, не умея выражать свои мысли, написала, что «ее добродетель была публично расшатана».
Иногда, помимо радости, моя приятельница Юльча доставляла мне горькие минуты, потому что не могла уразуметь, чего я, собственно, от нее требую. Когда я сидел в саду, она часто не понимала, как выглядит тот предмет, который я хочу, чтобы она вынесла из дома в сад. Вспоминая теперь об этих давних событиях, я прихожу к убеждению, что был недостаточно систематичным. Несмотря на свою интеллигентность, некоторые понятия Юльча усваивала все же не сразу. Признаюсь, это был серьезный изъян в ее воспитании. Порой происходили вещи совершенно непоправимые. Надеюсь, однако, что если когда-нибудь в мои руки снова попадет такой же очаровательный экземпляр собакоголового павиана, я постараюсь, чтобы мы оба вели себя более разумно. Дело, видите ли, в том, что однажды в воскресенье пополудни нас посетили цирковые артисты, которые разыскивали какого-нибудь зверину по- необыкновенней.
Сперва они беседовали во дворе с Чижком, давшим полную волю своей фантазии и предложившим им для начала какую-то большую, с очень добрым нравом змею, которую мы якобы передали на воспитание одному крестьянину близ Праги, чтобы она не заболела собачьей чумой. Подчеркиваю, что это происходило в воскресенье после обеда, когда Чижек во дворе под деревьями меланхолически тянул своих неизменных полдюжины пива.
«Ложись!» — орал он время от времени в сторону псарни, где псы всех пород лаяли на дачников, тащившихся в пыли Белогорского шоссе. Собаки, однако, лаяли пуще прежнего и огрызались до тех пор, пока Чижек не оставлял их в покое.
Но в этот день бутылок оказалось больше шести, а потому Чижек в присутствии артистов ударился в романтику. Я слышал, как от несчастной доброй змеи с собачьей чумой он перешел к одногорбому верблюду, которого мы отправили в одну семью под Пльзнем.
Артист постарше в знак согласия кивал головой, тогда как младший неустанно повторял:
— Этого не может быть! Я утверждаю, что этого не может быть!
Но Чижек продолжал расписывать наши богатства, так что под конец я почувствовал себя некоей неизведанной частью суши, изобилующей животными всех пород и видов.
— Почтеннейшие, — слышал я голос Чижка, — у нас есть один короткошерстый кенгуру поменьше, и один лохматый побольше. И до чего же оба здорово плавают! А тот, который помоложе, еще замечательно настораживает уши. Мы их держим в одном заповеднике, и если господа пожелают, мы им пошлем открытку, во сколько обойдется эта парочка.
— Этого не может быть! Я утверждаю, что этого не может быть! — повторял господин помоложе, пожалуй, уже машинально.
— Ну, а что у вас есть здесь, на месте? — спросил, наконец, пожилой. — Собак мы уже видели, но они никуда не годятся, потому что…
И тут он подверг нашу псарню уничтожающей критике. Во-первых, ему не понравился свеже выкрашенный арлекинский дог. А я ведь говорил Чижку, чтобы он, разукрасив его туловище красивыми пятнами, непременно побрызгал дога сиккативом. Но Чижек забыл. Утром дог где-то такое встал под водосточную трубу и начал линять.
В свою очередь младшему не понравился огромный барбос — один из тех, которых мясники запрягают в тележки, чтобы развозить товар. Чижек утверждал, что это единственный экземпляр мастиффа во всей Европе. Пес — чтобы произвести впечатление — был привязан тремя толстенными цепями, ибо мастиффы — самые страшные из всех собак, и в Чехию до сих пор завезены не были (таким образом, совершенно безразлично, что показывать клиентам). Молодой артист негодовал, что представленный ему мастифф уже издали протягивал лапу и радостно вилял хвостом.
Критика была безжалостной, вдобавок старший, все время перебивая младшего, без конца брюзжал:
— Ну-с, что вы нам еще покажете?
Было видно, что, напрягая до крайности их любопытство, Чижек гнет чрезвычайно хитроумную линию.
— Затем у нас еще есть голуби, — спокойно продолжал Чижек.
— Что-о?! — вскричали оба угрожающе.
И тут Чижек торжественным тоном провозгласил:
