цвет нравится, идет он мне. Полнит конечно, зато смотрится богато.
— Это у вас настоящие камни? — поинтересовалась Лисецкая, рассматривая сережки в ушах собеседницы.
— Конечно, настоящие! — та слегка надулась. — Чай, не цирконий. В Амстердаме покупали. Пять карат каждый. Чистота идеальная. А носить некуда, — вздохнула она. — Первый раз надела.
От зависти Лисецкой сделалось нехорошо.
— Видно, большие деньги вы тут зарабатываете, — не стерпела она.
Магаданская губернаторша не поняла сарказма. Она по-хозяйски оглядела чиновных мужчин, толпившихся вокруг, и пожевала губами.
— Да какие тут заработки, — отмахнулась она. — Воровство одно. Все воруют. Просто другие мужики на любовниц тратят, а мой — в дом тащит.
— Повезло, — кисло улыбнулась Лисецкая.
— Ну, должно же хоть в чем-то повезти, — философски заметила магаданская губернаторша, — а то живем в дыре, никакой культуры.
— У вас в номере гости, — строго сообщила Плохи-шу администраторша. — Ваш товарищ привел.
— Да ну? — притворно удивился Плохиш. — Опять депутаты из Госдумы!
— Никакие не депутаты, — возразила администраторша. — Даже не похожи! И вообще после двенадцати посторонним нельзя здесь находиться.
— Мы тихонько, — заверил Плохиш, всовывая ей в руку купюру. — Как мышки. Перетрем по-быстрому за мировую политику и по койкам.
— Только не шумите, — уступила администраторша, пряча купюру в карман.
Плохиш, предвкушая потеху, поднялся на свой этаж, открыл дверь ключом, и улыбка медленно сползла с его лица. В номере царил бардак. В постели Плохиша похрапывал пьяный Топорков, а рядом на спине, закинув руки за голову, лежала толстая немолодая баба, с короткими пегими волосами и дряблой грудью, свисавшей, как желе. Едва прикрытая одеялом, она зевала и лениво переговаривалась с мужеподобной подругой, тоже немолодой и толстой, с фигурой бывшего штангиста, в ярко-алых лосинах. Развалившись в кресле перед телевизором, та меланхолично щелкала золотой плохишовской зажигалкой. Стол был завален чипсами, в пепельнице громоздились окурки. На полу валялись пустые бутылки и предметы одежды.
— Опаньки, пополнение прибыло! — обрадовалась Плохишу бывшая штангистка. — Ты где пропал, родной, я тут исстрадалась без ласки. Прикинь, хотела уже к ним третьей пристраиваться, не берут, ха-ха, — она хрипло рассмеялась. — Слышь, солнце, ты че-нибудь бухнуть принес? А то твой товарищ тут уже все выдул, сидим трезвые, блин, как ханурики.
Трезвой она не была, и под глазом у нее виднелся плохо замазанный синяк.
— Дай сюда! — рванул у нее из рук зажигалку Плохиш.
— Ты че такой злой? — удивилась она. — Жена не кормит или бабы не дают?
Плохиш отвесил ей оплеуху.
— Урод! Ты че руки распускаешь?! — взвыла она, хватаясь за скулу.
Плохиш хотел выдать ей еще одну затрещину, но со злости промахнулся. Пегая толстуха, видя, какой оборот принимает знакомство, выскочила из постели и, тряся телесами, бросилась одеваться. Плохиш метнулся к кровати и стащил Топоркова на пол. Тот бесчувственно свалился на ковер и открыл мутные глаза.
— Кто тут? — высокомерно осведомился Топорков.
— Ты кого привел, чертила?! — набросился на него Плохиш.
Топорков с трудом сфокусировал взгляд на Плохише.
— Порядочных женщин! — с вызовом провозгласил он заплетающимся языком. — А если ты хотел шлюх подзаборных, то сам ищи!
— Да с ним ни одна бикса не пойдет, не то что нормальная девушка, — подала голос из-за спины Плохиша пегая красавица.
— Че ты прохрюкала, крыса?! — в ярости уставился на нее Плохиш.
— Фантомас стибанутый! — выкрикнула она, ретируясь к ванной.
Плохиш метнулся следом и перехватил прежде, чем она достигла убежища. Запустив пятерню в ее сальные волосы, он поволок ее к двери, полуодетую, награждая пинками по толстому заду. Та вырывалась, ругалась и пыталась ударить его в ответ.
— Мрази охерелые! — бушевал Плохиш. — Пошли вон, пока я вас не поубивал!
Топорков на четвереньках уже поспешал к выходу, подбирая на ходу свои вещи. Однако бывшая штанги-стка, оскорбленная дурным приемом, подскочила к Пло-хишу с фланга и огрела бутылкой по затылку. По счастью, Плохиш успел выставить плечо, так что удар пришелся вскользь, но в голове все равно звякнуло. Бросив пегую красотку, он с разворота врезал ее товарке так, что та, ухнув, вылетела в коридор. Следом за ней выскочила подруга Топоркова, все еще полуголая, а затем и сам Топорков, тоже в неглиже. На шум уже неслась администраторша, сопровождаемая охранником. При виде живописной группы, стремительно покидавшей номер Плохиша, они оторопели. Плохиш напутствовал гостей площадным матом и захлопнул дверь.
На ходу одеваясь, Топорков и дамы кубарем покатились по лестнице. Оказавшись на улице, они ринулись прочь, добежали до угла и свернули, чтобы отдышаться.
— Ну и че теперь делать? — запыхавшись, спросила бывшая штангиста.
— Не знаю, — признался Топорков, кашляя. — Никогда его таким не видел. Что на него нашло?!
— Мерин малохольный, — злобно процедила пегая. — Таких надо в дурильник запирать, чтоб на людей не кидались. Ладно, хрен с ним, деньги давай.
— Какие деньги? — растерялся Топорков.
— Какие?! По сто долларов каждой! Или ты надеялся нас задаром поиметь?
— У меня нет денег, — холодея, пролепетал Топорков. — Они там остались, в номере.
— В каком номере, че ты гонишь! Мы весь вечер на тебя убили! — подхватила штангистка. — Гляди, мне этот кабан куртку порвал! Как я теперь в рваной куртке ходить буду? Новую мне покупай!
— Я-то при чем? — оправдывался Топорков. — Я же не знал, что так выйдет... Вы извините, девушки...
— Бабки гони! — повторила пегая угрожающе.
— Да где я возьму! — взмолился Топорков.
Мужеподобная штангистка размахнулась и ударила его кулаком в лицо. Топорков отшатнулся и, не удержавшись, упал на асфальт. Проститутки, не давая ему подняться, принялись избивать ногами.
— Пес! — ругались они. — Лошина поганый! Нету денег — нечего лезть!
— Помогите! — кричал Топорков, защищая лицо. — Убивают!
Они обшарили его карманы, забрали старые наручные часы и мобильный телефон, выданный в штабе. Больше у Топоркова ничего не оказалось.
— Ладно, валим, — хрипло проговорила мужеподобная штангистка, награждая Топоркова прощальным пинком.
И они исчезли, бросив на тротуаре избитого и окровавленного Топоркова.
Тюрьма отличается от свободы, как ампутированный палец от здорового полнокровного тела. Душная грязная клетка, забитая живыми существами, — вот все, что остается от космоса.
Кроме Храповицкого, в камере содержалось еще пять человек. Шконки располагались в два яруса, параша отделялась занавеской. Невозможно было разминуться, не задев друг друга. Вонь стояла устрашающая: пахло немытым человеческим телом, несвежим бельем, развешанным тут и там, дезинфекцией, остатками еды и нечистот. Мелкие рыжие тараканы шныряли повсюду. Они ухитрялись заползать даже в целлофановые пакеты, в которых зэки хранили продукты, полученные из дома или купленные в тюремном ларьке. Пряники и сушки приходилось ссыпать в чистую наволочку и вешать за шконкой, подальше от насекомых, но и это не помогало.
Впрочем, в первое время после ареста Храповицкий мучился не столько от грязи и смрада, сколько от
