Старуха переменилась в лице.
— Господи, сколько ж за нее просить, за родимую? — засуетилась она. — По два яичка каждый божий день несла, красавица наша. Ни у кого куря не несутся, а моя — по два яичка!
— Короче, — поморщился Бык.
Старуха стрельнула в него глазами и тут же отвела их в сторону. Страх в ней боролся с жадностью
— Ну, вот если ее на рынке продавать, в Суздале, то пятьсот рублей за нее можно просить... — скороговоркой понесла она.
— Сколько?! — прервал Хромой. — Да за пятихатку я страуса живого куплю!
— Ты что-то впрямь загнула, — строго заметил отец Климент. — Ей красная цена полторы сотни.
— Хоть три дайте! — попросила старуха.
— Ладно уж, держи, — сжалился Бык, протягивая ей три сотенные бумажки.
Старуха просияла.
— Спасибо вам, сынки! — принялась кланяться она. — Спасибо тебе, батюшка! Дай ручку поцелую. — Она чмокнула татуированный кулак отца Климента, прежде чем он успел его отдернуть. — Святой человек! Только у тебя справедливость и найдешь. — И, поспешно сунув деньги в карман, она засеменила прочь.
— Стой! — в спину ей крикнул Хромой. — Зверя-то оставь!
— Какого зверя? — попыталась изобразить недоумение старуха.
— За какого деньги с нас слупила.
— Да зачем она вам? — плаксиво возразила старуха. — Ее ж щипать надо.
— Вот ты и ощиплешь, — не отступал Хромой. — Мы в дорогу возьмем.
— Иди, иди, Алевтина, — махнул ей рукой отец Климент. — Он шутит.
— Святой человек! — всплеснула руками бабка и прибавила ходу.
— На той неделе приходите с дедом Павлом мне по храму помогать!
Старуха остановилась и обернулась.
— Так мы ж больные оба! — жалобно отозвалась она.
— А вы по мере сил, сколько сможете, во славу Божью.
Поняв, что ей не открутиться, старуха вздохнула.
— Святой человек, — повторила она, но на сей раз без прежнего восторга.
Мы вернулись к прерванному ужину.
— За дохлую курятину три стохи! — ворчал Хромой. — А прикиньте, пацаны, какие бобы можно на страусах рубить! Завести ферму...
— Да они помрут от холода, — возразил Теща.
— Ниче не помрут! Они в нашем климате как родные. Им только место нужно, чтоб бегать. А тут места полно.
— Где это здесь? — нахмурился отец Климент.
— Ну, тут, у тебя. Давай страусов здесь разведем, ловэ на них поднимем, а че от прибыли останется, на ремонт пустим...
— Сдурел? — вскинулся отец Климент. — Это храм Божий, а тут будут страусы бегать?!
— Страусы, между прочим, тоже твари Божии.
Отец Климент не стал углубляться в спор о происхождении видов.
— Куда едете? — сменил он тему. — Домой или из дома?
— В Москву, на стрелку, — ответил Теща с набитым ртом. — К жуликам.
— Ходжа банковать будет, — коротко прибавил Бык. — Не знаю, как решит...
— Серьезный, значит, разговор ожидается? — покачал головой отец Климент.
Несмотря на новый для него монашеский чин, он, видимо, еще не забыл иерархию прежней жизни.
— По мелочам не пыряем, — заметил Хромой с важностью.
— Я завтра в монастыре буду, помолюсь за вас, — пообещал отец Климент.
— Я тоже перед стрелой зарулю в какую-нибудь церковь, свечку поставлю, — сказал Хромой.
— А я перед стрелками свечки не ставлю, — заметил Бык.
— Зря, — отозвался Теща, жуя, — помогает. Еще знаешь, что помогает? Тачки освятить. Водой побрызгать, веником на них помахать, всякое такое.
— Каким еще веником? — заинтересовался Хромой.
— Каким, каким! Священным.
— А мне как-то стыдно Бога за всякую херню просить, — признался Бык.
— Надо просить, — наставительно заметил отец Климент. — Иначе гордыня получается.
— Тогда ты проси, — решил Бык. — Одно дело ты просишь, а другое дело я. Че я ему скажу?
— Ты и сам помолись, и молебен за нас закажи, — велел Хромой отцу Клименту. — За здравие. Только обязательно имена напиши. Чтоб не убили.
— Чтоб не убили, надо тебе было в бухгалтеры идти, — хмыкнул Теща.
— Бухгалтеры тоже долго не живут, — возразил Хромой.
Отец Климент посмотрел на меня.
— А ты что молчишь? — спросил он. — Давно у причастия был?
— Давно.
— Не веришь в Бога?
Я ответил не сразу.
— В Бога верю, — сказал я. — В человека не верю.
— Не понял.
— Что истина — у Бога, я верю. А в то, что она может людей изменить, — нет.
— Здрасте! Евангелие весь мир переменило!
— Человеческая натура какой была, такой и осталась; после Христа благородства в мире не прибавилось, а зла не убавилось.
— Ерунду говоришь! — отрезал отец Климент. — В вечную жизнь тоже не веришь?
— Не особенно.
— Как на том свете будет — никому не известно, — вмешался Теща. — Надо здесь оторваться по полной программе.
— Вот черти тебе на том свете покажут полную программу, — отозвался Хромой.
— Они сперва тебе покажут.
— А мне-то за что? Я разве кому плохое делаю?
— Никому! — с сарказмом подтвердил Теша.
— Значит, тебе все равно, что с тобой после смерти будет? — допытывался у меня отец Климент. — Здесь сгниешь или на небо поднимешься? Нету у тебя страха Божьего?
— Не люблю бояться, — сказал я. — И себя не люблю, когда боюсь.
— Если люди страх потеряют, то все по беспределу пойдут, — вступил в разговор Бык.
— Бог — это правда? — спросил я.
— Конечно! — убежденно ответил отец Климент.
— Вот и служи правде. Только не за колбасу, как собака. Не за будущее вознаграждение, а потому, что это правда.
— Гордый ты, — с осуждением произнес отец Климент.
— Слышь, — перебил нашу дискуссию Теща, — а больше у нас никакой жратвы не осталось? Я бы еще рубанул трохи.
— Так не дали нам барыг ошкурить, — проворчал Хромой, с укором косясь на Быка. — Завернули...
— Каких барыг? — насторожился отец Климент.
Хромой смутился.
— Да мы там к одним барыгам заезжали, — неопределенно пояснил он. — В магазин. Ну, я хотел кой-че прикупить. А пацаны отговорили, мол, испортится, пока едем...
