—
От неожиданности она даже не сразу нашлась что ответить:
— Простите, доктор Левек, но вы слишком ничтожны для того, чтобы писать о вас книгу.
В следующий момент Анна увидела, как помрачнело его лицо и на нем появилось выражение жестокости. Теперь этого человека ничто не сдерживало, а готовые ко всему охранники способны были на все. Анна уже пожалела о своей опрометчивости. Наконец она пришла в себя и сказала как можно тверже:
— Мне надо идти.
— Чтобы убить меня? Что ж, пойдемте.
С этими словами доктор протянул ей руку. Губы его растянулись в бессмысленной улыбке. От страха она почувствовала сухость во рту, но взяла протянутую руку.
Как ни в чем не бывало он вывел Анну из дома и провел в сад. Мириады насекомых и кваканье лягушек, казалось, заполнили непроглядную бархатную тьму ночи. Но звук барабанов ничто не могло заглушить.
— Слышите эти ритмы? — спросил Левек мягко.
— Это звучит Воду.[6] Я вырос под эти звуки, видел ритуалы, которые сопровождают звуки Воду. Ни одному белому не разрешается смотреть на таинство.
Анна слышала тяжелую поступь охранников у себя за спиной. Ноги, казалось, стали ватными. Она была вынуждена ухватиться за доктора, хотя это прикосновение не доставило ей особого удовольствия.
Они шли в глубь сада, во тьму джунглей, которые Левек создал по особому плану. Анна подумала обо всем, чего она лишится в этой жизни: любовь, прогулка на яхте, Пулитцеровская премия,[7] мама. Интересно, кто-нибудь узнает о том, что все-таки произошло?
И вдруг Левек открыл калитку, а Анна увидела за ней улицу. Ее автомобиль, как божественная колесница, несущая спасение, стоял рядом с фонарем.
Доктор повернулся к Анне. Взгляд его по-прежнему блуждал, рот слегка искривился.
— До свидания, — сказал он и крепко сжал ее руку. Она ощутила холодную, но не потную ладонь. — Увидимся в аду.
Неужели они убьют ее прямо здесь, на пустынной улице?
Калитка медленно закрылась, отделяя Анну от Левека и охранников в саду. Она услышала, как звякнул запор.
Сердце билось, она быстро подошла к машине, села за руль и бросила сумку рядом с собою на сиденье. Затем воткнула ключ в зажигание и завела мотор. Джип сорвался с места так неожиданно, что завизжали шины.
Ждать ответа надо было дня два.
Кейт потратила их на магазины, на подарки для дочери: шарфы, шали, маленькая икона в серебряном окладе, которая, по уверению продавца, была подлинной. Не забыла Кейт купить сувениры и для своих сослуживцев в Вейле.
Не теряя времени, девочка-переводчица рассказывала о Петербурге. Она знала город, его историю и была на редкость точна. Город поражал свои великолепием, но во всем этом чувствовалась какая-то искусственность. Он скорее напоминал праздное творение человека, который, подобно ребенку, решил построить не город, а замок на песке. Во всех этих зданиях Кейт видела только фальшь и неуемное, безудержное тщеславие.
Когда они решили выпить по чашке кофе в каком-то из баров — Кейт избегала дорогих ресторанов, — то экран телевизора, светящийся над бутылками из-под водки, не умолкая рассказывал о кровавых последствиях распада империи. Мелькали кадры гражданской войны в Нагорном Карабахе, своры голодных псов пожирали трупы и набрасывались на оставшихся в живых. А в репортажах из Москвы были видны только бесконечные очереди отчаявшихся стариков за тарелкой супа. Говорилось также и о том, что Советская Армия потеряла единое управление и теперь была разорвана на куски местными правительствами.
— Они хотят предупредить, что готовится новый государственный переворот, — переводила девочка, разглядывая на экране баллистическую ракету, которую везли куда-то через непроходимые лесные заросли. — Да, они так и сказали: если Запад не поможет нам инвестициями, мол, в России может установиться военная диктатура.
— И тогда человек, похожий на нашего с тобой генерала в кабинете, вновь окажется у власти?
— Возможно.
«Печально, конечно, но кто бы отважился вкладывать деньги в подобную страну», — пришло вдруг на ум Кейт. Экономика почти разрушена. Во всяком случае, она могла об этом судить по существованию черного рынка и организованной преступности.
Они продолжали свои прогулки но Петербургу, но Кейт уже была сыта по горло этим золоченым величием.
Девушка-переводчица, почувствовав состояние Кейт, на второй день предложила съездить в Петродворец, этот желто-белый огромный особняк, что царь выстроил для себя неподалеку от города, где золоченые статуи мирно расположились среди фонтанов и прудов. Но и здесь Кейт была словно не в своей тарелке и предпочитала гулять среди деревьев, подальше от этого напускного тщеславия.
К вечеру Кейт пожалела свою замухрышку-переводчицу, пригласила ее в номер и сделала девчонке небольшие подарки из своего гардероба: чулки, туфли, нижнее белье, юбки, блузки, жакеты. Девчонка была ошеломлена.
— Это всего лишь тряпки, — вежливо произнесла Кейт.
— Да, но какие дорогие, мадам!
— Ты заслужила их. Ведь ты так старалась, чтобы сделать мне приятное.
Затем Кейт подошла к бару, достала бутылку водки и два бокала.
— И, пожалуйста, не называй меня больше мадам. Мне кажется, мы можем уже обращаться друг к другу по имени.
Девушка благодарно улыбнулась в ответ.
— Петрушка. Меня зовут Петрушка.
— А меня Кейт. — Она протянула Петрушке бокал водки. —
—
Теперь они сидели у окна, и девушка держала одной рукой бокал, а другой нежно гладила кучку подаренных тряпок, лежавших у нее на коленях. Затем она смущенно посмотрела на Кейт:
— У вас столько прекрасных вещей. Вы, должно быть, очень богаты.
— Нет. Я не богата. Просто красиво одеваться составляет часть моей работы.
— А кем вы работаете?
— В Америке я работаю в отеле. И где он находится?
— В Вейле, штат Колорадо.
Петрушкино лицо даже засветилось:
— Я кое-что слышала о Вейле.
— Неужели?
— Это место для горнолыжников, да?
Кейт кивнула в ответ.
— Должно быть, там прекрасно. Все голливудские звезды собираются в Вейле.
— Нет. Голливудские звезды предпочитают ехать в Аспен, — заметила Кейт с улыбкой. — Вейл скорее для семейного отдыха. Он не такой помпезный.
