— Зачем нам морочить себе голову, Семён? У вас есть хорошая поговорка: пусть будет то, что бог даст!.. Вот сегодня пьём-гуляем…
— А про завтра не забываем, — перебил его Палий. — Прошлого не изменишь, зато будущее — в наших руках!
— В руках аллаха, Семён! Слышишь — в руках аллаха!.. Захочет аллах, чтоб погиб мой народ, — и ничто не спасёт его. Захочет, чтоб погиб твой, — так он погибнет, как бы ты ни противился!
— Жестокий твой бог, мурза, — покачал головой Палий. — Были б мы разумны, то места хватило бы для всех…
Кучук-бей хотел что-то ответить, но хлопнула дверь — и в комнату вошёл Чора. Усталый, похудевший, со злыми глазами, он мрачно поздоровался и укоряюще посмотрел на мать.
Варвара-ханум немного побледнела. Сыновний взгляд сказал ей много: и о причине его печали, и о боли, пронизывающей его грудь. Она сочувствующе вздохнула. Но едва приметная искорка, на миг вспыхнувшая в её глазах, свидетельствовала и о радости: сын вернулся живой-здоровый, а полонянка, которая могла стать причиной раздора и взаимной ненависти в семье, должно быть, навсегда исчезла с их пути.
Палий заметил молчаливый диалог матери и сына, понял все, что за ним скрывалось, и, облегчённо вздохнув, удовлетворённо расправил русые усы. Значит, Стёха свободна и он с верными соратниками может завтра на заре покинуть Белгород и мчаться на Буг, к условленному месту…
13
Переправившись через Дунай, янычарский отряд во главе с чорбаджием Сафар-беем медленно двигался по Добрудже к Балканскому хребту.
Одетый в янычарскую одежду, Арсен вместе с Младеном ехал все время впереди: он не хотел показываться на глаза Юрию Хмельницкому, который плёлся, привязанный к возу, где-то в середине обоза.
И Арсен, и Младен торопились. Все отдали бы не задумываясь, только бы сократить путь!..
Арсена подгоняло желание как можно скорее добраться до Стамбула, где — был уверен — найдёт Златку. Младена влекло вперёд, кроме тоски по дочери, ещё и другое чувство. Вокруг него уже были родные края! Там, на горных пастбищах, в зелёных долинах, среди лесов гуляют его побратимы-гайдуки, борцы за свободу Болгарии… К Златке и к ним рвётся сердце старого воеводы!
Когда на шестой день, взобравшись на высокий перевал, они остановились, Младен подозвал к себе Ненко и Арсена. Вид у него был торжественный. Он снял чалму, расправил рукой длинные седые волосы, глубоко вдохнул густой прохладный воздух и сказал радостно:
— Боже! Вот она предо мной — Болгария! Старая Планина! — Младен опустился на колени, наклонился и поцеловал землю. В глазах его блестели слезы. Поднявшись, окинул взглядом дали в синей дымке и чуть слышно прошептал сухими губами: — Болгария! Родная моя…
И Арсен, и Ненко не проронили ни слова. Они понимали, какое пламя бушует сейчас в груди старого воеводы.
Младен взял их за руки, подвёл к краю обрыва, с которого виднелись южные склоны хребта, произнёс взволнованно:
— Сыны мои! Здесь мы расстанемся…
— Почему, отец? — удивился Ненко. — Мы договорились ехать в Стамбул вместе. Спасать нашу Златку…
— Вас двое — молодых, сильных… От меня помощь невелика, справитесь сами. Вызволите Златку… А я останусь здесь, в родных горах. Разыщу своих юнаков… Верю, они ждут меня! Где-то там, — он снова поднял морщинистую, но ещё крепкую руку, — мать наша, Анна. Орлица моя. Давно она дожидается моего возвращения…
Долго они стояли молча, пока на крутом подъёме не показался обоз, медленно поднимавшийся в гору.
Старый воевода заспешил.
— Вот что, сыны, запомните все, что я скажу… Первое и главное задание: вызволить дорогую мою доченьку Златку. Где б она ни была, хоть в серале[75] султана, вырвите её оттуда! И пошлите весть мне об этом в Сливен через старого Станко… Вы оба знаете его дом. Станко мой давний друг и верный помощник… Поняли?
— Да, отец, — кивнул Ненко.
— И второе задание: подтачивайте могущество Порты! Где только сможете. И как только сможете!.. Уничтожьте великого визиря Кара-Мустафу! Это хитрый и заклятый враг всех народов! Особенно болгар… Останется жив — натворит много новых бед!.. Обо всем, что стоит внимания, оповещайте меня через Станко, а я найду способ передать ваши сообщения кому нужно — в Киев, оттуда в Москву, в Запорожье, а если потребуется, и в Варшаву… Враг нашего врага — это наш союзник. Помогайте ему всюду и всем, чем можете! Вот так, сыны… Теперь давайте прощаться, ибо не ведаю, увижу ли вас ещё когда-нибудь… Годы мои бегут, как горные потоки, и все ближе — чувствую это — к вечному морю покоя… Лучше не тешить себя напрасными надеждами!
Обнял Ненко, крепко прижал к сердцу.
— Я счастлив, сынок, что нашёл тебя. Безмерно рад, что ты понял меня и разделяешь мои замыслы и стремления. Спасибо тебе! Будь здоров и удачлив, родной мой!..
Отступил на расстояние вытянутых рук, долго смотрел на Ненко, потом порывисто поцеловал и повернулся к Арсену:
— Арсен, друг, ты стал мне таким же родным, как сын. Я в неоплатном долгу перед тобой: ты нашёл моих детей. Но ещё больше буду обязан тебе, если вызволишь мою доченьку… — Он обнял казака и трижды поцеловал.
— Найду, батько! Только б жива была — из когтей самого шайтана вырву нашу любимую Златку! — с чувством ответил Арсен.
Младен посуровел, ещё раз пристально взглянул на сына, на Арсена, подошёл к коню и легко, словно за плечами не было тяжести лет, вскочил в седло. Помахал рукой.
— Прощайте, родные! Счастья вам на вашем суровом пути!
Он тронул коня и звериной тропой свернул в сторону от дороги. Через минуту его крепкая и все ещё стройная фигура скрылась в чаще зелёных кустов.
Арсен вздохнул:
— Ну, вот и воеводы Младена нет с нами…
Тем временем приблизился обоз. Прошли янычары, прогромыхали тяжёлые, окованные железом возы. Просеменил с арканом на шее припорошенный дорожной пылью Юрась Хмельницкий.
Простоволосый — он где-то потерял свою шапку-гетманку, — маленький, сгорбленный, подурневший лицом, он едва переставлял ноги и, опустив голову, подхлёстываемый плётками конных охранников, через силу совершал позорный путь возмездия…
Арсен проводил его сумрачным взглядом, и сердце его, как всегда, когда видел Юрася, наполнилось глухой злобой. И хотя казак понимал, что не один Юрась виноват в его мытарствах — там, далеко впереди, в могучей Порте, жестокий Кара-Мустафа, с которым он должен бороться не на жизнь, а на смерть, — однако к этому выродку, принёсшему столько горя ему, столько страданий народу, была особая яростная ненависть.
Звенигора едва сдержал болезненный стон, рвущийся из груди.
Ненко заметил перемену, которая произошла с Арсеном, и, вскочив на коня, ласково позвал:
— Едем, братик!
Но тот, вздохнув, отрицательно покачал головой:
— Поезжай, я догоню… — И грузно опустился в седло.
В его приглушённом голосе прозвучала такая тоска, что Ненко не решился настаивать. А когда, тронувшись вслед за обозом, через некоторое время оглянулся, то увидел на перевале, над отвесным обрывом, одинокого всадника, темневшего на фоне ярко-голубого бездонного неба. И было в нем что-то трагическое и грозное одновременно.
