в которой плавали несколько бумажек, используемых для ловли мух.
— Мой дорогой генерал, чем это вы занимаетесь?
Генерал виновато улыбнулся.
— О… э… Просто готовлю слабый раствор мышьяка из этих бумажек для ловли мух. Дело в том, мой дорогой друг, что моя жена считает, что он чертовски улучшает цвет ее лица. Кроме того, это снадобье… ммм… прекрасный афродизиак, конечно, если принимать его в очень малых дозах. В мои годы приходится думать о стимуляторах.
Он легонько толкнул Шригли локтем и криво ухмыльнулся, прищурив водянистые глаза и обнажив неровные зубы.
— И вы пьете его регулярно? — с любопытством спросил Шригли.
— О да, в самом деле, — с воодушевлением сказал Мастерсон. — Многие из нас, стариков, употребляют это снадобье. Оно делает чудеса в… эээ… нужные моменты, знаете ли.
— Могу представить, — радостно согласился Шригли.
Ему оказалось несложно заманить Мастерсона в свою студию, пообещав устроить тайное свидание с двумя пышнотелыми девицами из мюзик-холла. Еще проще было приготовить весьма сильный «афродизиак», который генерал с готовностью согласился выпить.
— Как крысы, с жадностью набрасывающиеся на приготовленную для них отраву, — воскликнул Шригли, поднимая бокал. — За грех, Мастерсон!
— В самом деле, — подхватил старый козел, — и за по-настоящему грешный вечер. Ура!
Он умер до того, как рухнул на пол.
Шригли пришлось отвечать на кучу скучных вопросов, и ответы его не вполне удовлетворили полицию, но, поскольку тела генерала так и не нашли, было официально признано, что тот был убит по пути из студии домой.
После этого званые обеды миссис Мастерсон стали значительно приятнее.
В течение года Шригли абсолютно выздоровел. Он начал интересоваться спортом, блистал остроумием на званых обедах и, что было для него важнее всего, повысил свой художественный уровень. Время от времени он отдавал дань распространенным порокам, но всегда знал меру.
Работа целиком поглощала его, и он часто представлял формы и линии в камне и глине, находясь в объятиях какой-нибудь актрисы, чье сердце он собирался вскоре разбить, или сидя в питейном заведении, в то время как его друзья предавались пороку.
Его репутация как художника росла день ото дня. Однако, помимо его воли, в скульптурах Шригли появился новый элемент — черты гротеска. Критики приписали это влиянию Обри Бердсли.
Олайв Флинн двигалась своей обычной походкой, дрожа на леденящем ветру и плотнее обертывая поношенное пальтишко вокруг своих худых плеч. Сегодня дела шли плохо. Она шмыгнула в подворотню и быстро глотнула джина из маленькой фляжки, полученной от сутенера.
Она надеялась, что сможет к ночи принести ему немного денег;
Билл был хорошим парнем, но прижимистым, и частенько выходил из себя в трудные времена… Она быстро обернулась, заслышав шаги позади себя. Никого. Никого в пределах видимости на плохо освещенной улице. Может быть, это Билл проверяет ее? Она ускорила шаг. Надо быть осторожной. Нельзя исключать возможность пасть жертвой убийцы — по улицам бродило множество сумасшедших.
Опять эти шаги. Клиент? Она обернулась и подождала. Из тени выступила высокая худая фигура.
— Ты один, дорогой? — нервно позвала она.
Человек улыбнулся приятной улыбкой, и она расслабилась. Этот из застенчивых.
— Я хотел узнать… Не хотите ли выпить со мной? — тихо произнес он.
Он был недурен собой.
— Конечно, милый. Где ты живешь?
— О… недалеко отсюда. Мы можем пойти туда пешком, — с жаром выпалил он.
Он взял ее за руку, и они направились в сторону Челси.
— Боже мой, как они хороши! — Олайв сбросила ботинки и выпила большой бокал джина, внимательно рассматривая между тем скульптуры Шригли. — Немножко непонятно, черт возьми, но они такие настоящие, правда ведь? Лучше, чем религиозные статуи, что в церквах.
— А ты верующая, Олайв? — как бы невзначай спросил Шригли, вновь наполняя ее бокал.
— Нет, только не я. Я не верю ни в то, что есть какой-то Бог, ни в то, что…
Ее отрицание было прервано на полуслове длинной черной шелковой веревкой, которой Шригли задушил ее — прошло двенадцать месяцев с того дня, когда был убит Мастерсон.
Годы шли, и Шригли преуспевал. Его доходы росли вместе со славой. Критики живо реагировали на его работу, некоторые их них перехваливали его несомненный талант, как способный воплотить в камне или глине формы человеческого тела, другие же порицали элемент гротеска в его скульптурах, осуждая его как нездоровый и развращенный.
Однако ему всегда удавалось оставаться в моде как на профессиональном поприще, так и в свете. Здоровый и уверенный в себе, он смягчился и стал любезным, желанным гостем в высшем лондонском свете. Он также наловчился убивать людей и заметать следы своих преступлений. Время от времени он посещал шабаши в Уайтчепле, и когда кого-то из его молодых поклонников или последователей явно привлекал греховный дух, наполнявший его творчество, он сообщал их имена Амелии Кроторн. Он рассматривал это и свои ежегодные обязанности как неприятную, но необходимую обязанность.
Жизнь баловала Шригли Браерса на заре нового века. Бердсли был уже мертв, а Уайльд впал в немилость, но ему продолжало везти, будто он родился в рубашке. Он встретил новый век принесением в жертву священника-алкоголика, чья смерть вызвала у него некоторое беспокойство. Судя по умиротворенному выражению лица, жертва могла иметь несколько секунд для покаяния, но это было маловероятно.
И вот весной 1900 года это произошло. Шригли влюбился.
Джейн Друайе была красивой, богатой и совсем одинокой. Он повстречал ее на выставке своих скульптур, и внезапно солнце ярко засияло в огромном зале, майские цветы заблагоухали прямо на стенах, а он почувствовал себя великим и всемогущим. Сладкое пение птиц звучало у него в ушах, когда она говорила.
— Я совсем недавно приехала в Лондон, мистер Браерс, но я восхищена вашими работами.
Величайшие симфонии то начинали звучать, то затихали, когда он говорил ей:
— Не хотите ли взглянуть на мою «Персефону»? Думаю, вон те люди собираются купить ее.
Они подошли к статуе богини весны, когда ее обсуждала заинтересовавшаяся пара.
— Шедевр, — решил мужчина. — Пятьсот фунтов — это стоящее вложение. Я куплю ее для тебя, если хочешь, дорогая.
— О нет, дорогой, — возразила жена. — Это гениальная работа, но я не смогу жить рядом с ней. Персефона выглядит настолько натурально, что, боюсь, она однажды вечером сойдет со своего пьедестала, когда я буду в доме одна!
И пара проследовала дальше.
— Филистеры, — прокомментировал Шригли, поджав губы.
— О, они вовсе не правы. Скульптура замечательна.
Как всегда, его любимая Джейн произнесла то, что нужно.
Банально было бы сказать, что она была для него всем, чего он только мог пожелать, кроме скульптуры, и что она придала его жизни новый смысл, но для Шригли все это было сущей правдой.
Через несколько дней они поняли, что жить не могут друг без друга, и его самым сокровенным желанием было жениться на ней. Он хотел разделить с Джейн все; но честно ли связывать ее невинность с проклятой душой? Оскар Уайльд однажды сказал, что, когда нам хорошо, мы не всегда счастливы, но, когда мы счастливы, нам всегда хорошо. Впервые скульптор понял всю глубину этого замечания.
Шригли Браерс, в течение шести лет связанный с дьяволом, начал искать пути к освобождению и исправлению. В конце концов, самым страшным грехом было отчаяние; он надеялся на спасение.
Где-нибудь должна была отыскаться какая-нибудь религия, какой-нибудь святой, который поможет ему разорвать дьявольские путы, в конце концов, на каждый яд есть противоядие..
