в доме жила, почти всегда молчала.
Каждую неделю парнишка посыльный приносил ей провизию, а один раз в три месяца она сама спускалась в деревню.
Прошло время. Элоисе исполнилось пятнадцать. Было начало мая, и в деревне готовились к празднику, который проводился в это время каждый год. Элоиса в очередной раз спустилась в деревню. Она сидела на кухне и ела похлебку, когда вошел хозяин. Заметив Элоису, он улыбнулся и некоторое время с видимым удовольствием разглядывал ее.
— Это Элоиса, — сказала Мануэла, одна из работниц.
— Да-да, Элоиса, — подтвердил хозяин. — Когда-то я держал тебя на руках, и ты была совсем крошкой. А теперь вон какая вымахала. Боже мой! Совсем большая! — он погладил Элоису по голове, и та заулыбалась, покраснев от смущения.
— Ты уже взрослая теперь. Пора и о женихе подумать. Мануэла, какое у нас сегодня число?
— Пятнадцатое. Через четыре дня праздник.
Элоиса быстро подняла голову и уставилась на хозяина, раскрыв рот.
— Послушай, девочка, что я тебе скажу: в этом году ты тоже пойдешь на праздник. Спустишься в деревню накануне вечером. Ты любишь праздники?
Элоиса сидела красная, как мак. Она только кивнула в ответ. А Мануэла засмеялась: “Да что она знает о праздниках, если ни на одном не была? Разве что когда была совсем маленькой. Так с тех пор она все позабыла”.
И вдруг Элоиса заговорила. Отчетливо и медленно, словно сама себе удивлялась: “Не позабыла. Я помню. Приезжали старьевщики и тележки с персиками. И были сладости. И еще — музыка”.
Алькальд кивнул, подтверждая: “Все так. Значит, договорились: будут тебе музыка и танцы, Элоиса. Глядишь, и жениха себе хорошего найдешь. А коли так — то скоро свадьбу сыграем. Обещаю устроить тебе хорошую свадьбу, Элоиса. Твоя мать была добрая женщина”.
Глаза Элоисы наполнились слезами. Алькальд вышел, а Мануэла повернулась к девушке и, всплескивая руками, принялась повторять: “Ай, детка! Ай, детка!” — и она хлопнула Элоису по спине ладонью, не зная, как еще выразить свою радость.
С этого момента Элоиса жила как в счастливом сне. Она собрала все, что должна была взять с собой — уложила в котомку смену белья, хлеб, вяленое мясо, чеснок, — тщательно расчесала жесткие и непослушные черные, как уголь, волосы, надела белые шерстяные носки и новые башмаки, и все это словно во сне, словно овеваемая легким ветерком, одновременно ласковым и враждебным. В груди ее разгоралось чувство, которое лишало ее покоя. Оставшиеся до праздника три дня она пролежала на траве, глядя в небо, бросая ввысь один за другим мелкие камушки, которых у нее были полные горсти, и широко, счастливо улыбаясь. “Праздники, праздники, свадьба, праздники...” — думала она. Ее словно жгло изнутри огромное колючее солнце. Оно причиняло боль, наполняло сердце тревогой, но открывало новый мир — незнакомый и странный. “Как девушки из деревни. Как все девушки из деревни. Будет большой праздник на мою свадьбу. Как я люблю праздники”. Ни о чем другом она думать не могла. Прежде с ней такого никогда не случалось.
Вечером девятнадцатого она спустилась в деревню. На небе уже зажигались звезды, когда она подходила к дому. Разрумянившаяся, сияющая, вошла она на кухню, где ее радостно встретили Мариано и служанки.
— Вот и наша красавица, о которой завтра будет говорить вся площадь! — воскликнул Мариано и осушил за здоровье Элоисы стаканчик душистого красного вина.
— Да уж, на нынешнем празднике в танцах тебе равных не будет! — подтвердила Маргарита, кухарка. — Только вот просьба у меня к тебе, детка. Завтра в доме яблоку негде будет упасть: все родственники алькальда соберутся и еще тысяча всяких дармоедов, что притаскиваются сюда каждый праздник. Выручишь меня? Весь день и весь вечер — твои, а утром, будь добра, помоги мне на кухне.
Элоиса кивнула:
— Танцы — это я хочу. Я хочу танцы.
И все рассмеялись.
Утро следующего дня выдалось солнечным и жарким. Колокольный звон разбудил Элоису часов в шесть. Она босиком прибежала на кухню, где уже вовсю трудились женщины.
— Прикройся, бесстыдница: не ровен час мужчины зайдут!
Элоиса весело протопала к умывальнику и долго терла себя мочалкой. Переоделась в чистое. Подошла к зеркалу, которым пользовались служанки. Стояла перед ним, раскрасневшаяся, нескладная. Глядела в собственные синие глаза.
Утро, как и обещала Маргарита, было суматошное. Элоисе пришлось переделать кучу дел: она носила воду и дрова, чистила картошку, следила, чтобы не подгорели хлеб, лепешки и пирожки, мыла посуду, убирала, приносила и уносила... Потом помогла накрыть в саду большой стол на двадцать семь человек гостей. Конечно, ей помогали Мануэла и ее четырнадцатилетняя дочь Филомена, и все же, когда, наконец, прислуга села обедать — было уже часа четыре пополудни, — Элоиса выглядела усталой, а от ее румянца не осталось и следа.
Мариано, взглянув на нее, покачал головой: “Ой, дочка, боюсь, на танцы тебе силенок не достанет”.
— Да будет тебе, — махнула на него рукой кухарка. — А то ей привыкать туда-сюда бегать! Небось, когда стадо пасет, целый день по горам носится. Она женщина, и ей нужно учиться делать домашнюю работу. Хотя бы и раз в год.
— Хорошая сиеста — и к вечеру будет свежее розы, — посоветовала Мануэла и положила в рот большой кусок.
Элоиса улыбнулась. Ей не хотелось есть, хотя соблазнительные ароматы праздничных кушаний щекотали ей ноздри все утро. В висках у нее беспокойно стучало: “...Сегодня праздник. ...Сегодня праздник...” Утром она не смогла пойти в церковь — слишком много было работы, — но колокольный звон слышала. Ей казалось, что он до сих пор отдается у нее в ушах.
Обедали на кухне шумно и весело. Вино текло рекой, и Элоиса тоже его попробовала. Вино ей понравилось: от него внутри делалось так же приятно, как от слов хозяина, когда он говорил о празднике. “Уже скоро. Уже совсем скоро”.
После обеда женщины принялись мыть посуду — возле моек высились уже целые горы. Мужчины устроились в патио — курили, потягивали анисовую настойку. Хозяева уже давно поднялись к себе поспать часок-другой.
Элоисе тоже хотелось спать. От усталости у нее слипались глаза, и кухарка, посмотрев на нее, сказала: “Поди приляг, девочка. Ты за сегодня уже наработалась. Поспи немного, а то как вечером танцевать будешь?”
— Нет, нет! — мотала головой Элоиса, но кухарка уже легонько подталкивала ее к двери.
— Давай, ложись на мою кровать. Раньше шести музыка все равно не начнется.
Уже в полусне добрела Элоиса до комнаты служанок. Воздух здесь был спертый, не такой, как в пастушьей хижине в горах. Не раздеваясь, упала она на железную кровать и заснула. Сон ее был глубокий и тяжелый — сон дикого зверя или ребенка, чье детство затянулось на долгие годы.
В шесть часов служанки пришли к себе принарядиться перед праздником. Элоиса спала. Она дышала ровно, грудь ее медленно поднималась и плавно опускалась.
— Не трогайте ее, — сказала кухарка. — Пускай себе спит.
— Интересно, сколько она проспит? — засмеялась дочка Мануэлы Филомена.
— Посмотрим!
Когда служанки вышли из дома — волосы еще влажные после мытья, каблуки начищенных туфель вразнобой весело стучат по камням мостовой — и повернули на улицу, что вела к площади, до их слуха донеслись первые звуки музыки. Будто свежий ветерок охладил лица, разгоряченные вином и работой.
Вечер пролетел незаметно. Когда служанки вернулись домой, чтобы приготовить ужин, было уже часов десять. И только тут Мануэла вспомнила об Элоисе.
— Пресвятая Дева! А девчушка-то!..
Женщины переглянулись — всем стало неловко. Только Филомена прикрывала рот рукой, чтобы не
