затруднений удалось у начальника юга резервных войск Белинькевича достать 6 орудий, 9 вагонов к ним снарядов, три тысячи винтовок и два вагона патронов.
Были сорганизованы батальоны и отряды, и вооружены. Мы со дня на день ожидали момента, когда придется сразиться со своими «спасителями».
О нашей организации дошли вести в штаб Егорова, командующего крымским направлением. Последний вызывает меня в штаб в Федоровку (мелитопольского уезда). Я выехал в Федоровку. Пока я отыскивал штаб, который уже вместо Федоровки очутился на Волновахи, Гуляй-Поле было без боя сдано немцам.
В мое отсутствие к крестьянам и рабочим Гуляй-Поля была допущена делегация немцев и Центральной Рады, которая нарисовала крестьянам картину сожжения всех сел, кто будет сражаться против немцев, и крестьяне и рабочие согласились сложить оружие без бою. Они его сложили. Немцы и украинцы вошли в Гуляй-Поле.
Гуляй-Поле сдано! - разнеслось по всему району... Об этом быстро донесли и мне. Я вместо Гуляй- Поля принужден был повернуть на Таганрог.
В Таганроге я долго не задержался и направился в глубь России, где спустя месяц, полтора услыхал о том, что немцы Центральную Раду вышвырнули из правительственного кресла. Ее заменил гетман.
Торжество гетманщины меня страшно бесило. Это торжество напомнило мне мое пребывание на каторге, сидки по карцерам и одиночкам, а временами и избиения.
Я сопоставил все мною пережитое с переживаниями под владычеством гетманщины украинского крестьянина и рабочего.
Это напомнило мне мою клятву, данную в гнусных тюремных застенках, вырваться на волю и всецело посвятить себя делу подлинного освобождения трудящихся не на торгашеских митинговых словах, а на деле.
В этот момент я упрекал себя за выезд из Украины. И тут же, не задумываясь и ни перед чем не останавливаясь, я собрал свои жалкие вещички и уселся на саратовский вокзал в поезд. Прибыл в Москву, мечтая через Курск быть на Украине. По пути, в уме, я уже выработал план похода против немцев, гетмана и всей возглавляемой ими буржуазии.
Эта мысленная подготовка возбудила во мне какую-то внутреннюю тревогу - тревогу, которую увеличивал каждый шаг моего скитания вне своего народа.
Вспоминая его, пусть даже наивное, но, во всяком случае, искреннее доверие ко мне во всех отношениях социально-общественного строительства, я чувствовал в себе беглеца от него.
И это чувство такой болью отозвалось во мне, что я давал временами себе слово трижды отречься от кружковой замкнутости, от своих убеждений, - хотя бы, если надо, и анархических, - и от всего того, что во имя их делал хорошего и во всеуслышанье сказать, что нет партий, нет групп, нет политических организаций, а есть кучки политических шарлатанов, которые, во имя личных выгод и острых ощущений на путях к достижению своих целей, уничтожают трудовой народ, но что этих целей без сплоченности, желаний и целости трудового народа никогда не достигнуть.
В Москве я отыскал членов союза идейной пропаганды анархизма: А.Борового и П.Аршинова. С ними я поделился своими намерениями как можно скорее выехать на Украину, и с какими целями. На эту тему много между нами говорилось, и в особенности с Аршиновым. Порыв мой быть немедленно сейчас же на Украине немного остыл. Я на две-три недели решил задержаться в Москве. За это время я посетил ряд лекций анархистов, большевиков, эсеров. Кроме того, участвовал в заседании анархистов в гостинице «Флоренция» по вопросу о тактике борьбы на Украине против гетманщины и водрузившего ее немецко- мадьяро-австрийского юнкерства.
Посетил съезды профессиональных союзов текстильщиков и других профессий.
Все вопросы и решения их на этих съездах меня, крестьянина, и радовали, и угнетали.
Радовали они меня оттого, что я видел в пролетариате сознание своих пролетарских интересов, свои стремления, свой пролетарский фронт в достижении тех или иных целей.
Угнетало меня именно то, что я в этом пролетариате, как классе, не видел его прямой воли при решении тех или иных вопросов.
Председательство пролетариата на этих съездах, разрешая те или другие насущные вопросы, хотя и делало это от имени своего класса, но волей политических партий, из которых каждая по-своему понимала и истолковывала пролетарские цели и обязанности в момент строительства социалистического государства.
А это, по-моему, во-первых, резко отмежевывало пролетариат от трудового крестьянства, без взаимного содружества, с которым в социалистическом обществе, не говоря уже в полусоциалистическом, полукоммунистическом государстве, каким было в это время, государство большевицко-левоэсеровского блока, нормальной трудовая классовая жизнь быть не может.
Во-вторых, такое автоматическое подчинение пролетариата, как класса, каким бы то ни было политическим партиям отдает его в распоряжение этих партий на самое позорное глумление, как в духовном, так и физическом отношениях.
И вот, зарождается нездоровое мышление среди части городского пролетариата России и Украины: о необходимости своей - пролетарской государственной политической власти или ее диктатуры, во имя которой эта часть разбивает единство своего трудового организма, создает новые в мыслях рознящиеся пролетарские кадры; совершает поход и борется зачастую за то, что в будущем во имя Свободы вольного труда и равенства обездоленного человечества сама же будет отбрасывать в сторону. Благодаря этому во всех тружениках села и города закрадывается и развивается недоверие одних к другим.
Идеологи политического авантюризма это недоверие подхватывают и на нем строят свои партийные принципы, указывая этим труженикам, что, только следуя этим принципам, можно отыскать, понять и устранить причины этого недоверия.
Городской пролетариат, а также и трудовое крестьянство, потеряв свою целость, - единство, из которого можно было черпать силу, поддержку, знание, поддаются на эту удочку. Они бросаются в объятия какой-либо из этих политических партий, и этим распылив свой трудовой фронт, обессиливают свою классовую мощь, за счет которой во всех отношениях все везде и всюду живут и наживаются и в то же время, кто хочет и как хочет повелевают.
Политические же партии считают такие явления в виду таких-то и таких-то причин (как они обыкновенно выражаются)... неизбежными, даже необходимыми.
В этом единственно может быть и кроется успех политических партий, которые упорно убеждают трудящихся, что последние без них, т. е. без политических партий, со своими аполитическими профессиональными союзами и кооперативами бессильны и неспособны оградить свою социальную жизнь от своих противников на политическом горизонте и ковать свое счастье на поле экономическом.
Политические партии серьезно не задумываются над последствиями своих действий и, увлекаясь сами, увлекают за собой и слепо доверяющиеся трудовые массы зачастую в омут такой сумятицы и неопределенности, которого и сами они не в состоянии ни понять, ни разрешить. Такое положение чувствовалось в июльские дни 18-го г. в России для большевицко-лево-эсеровского блока, когда с одной стороны Вильгельм II через своего посланника Мирбаха и через большевиков ставил препятствия развитию русской революции, а с другой стороны - пролетариат и крестьянство на всех своих съездах требовали для революции широкого простора.
Правда, благодаря этому блок дал трещину. Левые эсеры опирались больше на крестьянство, тогда как большевики и на пролетариат, и на крестьянство. Выиграли, конечно, большевики, ибо они остались у власти. Этот выигрыш слишком дорого стоил трудящимся не только России, но вообще всем трудящимся, которые так глубоко верили в чистоту принципов октябрьской революции.
Все это действовало на меня удручающе.
Я лишний раз убедился в том, что, подымая революцию, пролетариат прежде всего приносит пользу политическим партиям, зачастую во вред тем идеалам, во имя которых он подымал революцию.
Правда, таков исторический ход всякой революции, кроме подлинно социальной. Последняя только в своем стихийном беге сметает всякий авантюризм.
В период ее развития, политиканы со своей демагогией болтаются больше в хвосте, а те, которые идут совместно с массами, но не как повелители, а как друзья и советчики в рядах бойцов и как бойцы,
