доносился и сюда: система была снабжена хорошими микрофонами.
– А ты посмотри по балконам. Если что…
Он понял меня с полуслова и занялся второй камерой. Липсис, до сей поры осматривавшийся безмолвно, проговорил:
– Интересно: у них антенна снаружи; вы не прикинули, куда они собирались транслировать?
– На спутник, куда же еще, – откликнулся я. – Где-то с нетерпением ожидают их сообщения… Ладно, ребята, не отвлекайте меня еще минуту-другую…
Но Иванов не утерпел:
– Смотри-ка: вон твоя дама сидит…
Я невольно покосился. И в самом деле, на почти пустом балконе второго яруса в гордом одиночестве восседала Наташа. Она выглядела грустной, и мне вдруг очень-очень захотелось быть в эти секунды рядом с ней, взять за руку и сказать что-нибудь такое, от чего она сразу улыбнулась бы и посмотрела на меня так, как только она одна и умела. Но именно сейчас я никак не мог находиться там, и даже будь у меня клонированный двойник, я не доверил бы ему занять мое место ни здесь, ни рядом с ней.
Кроме нее, двумя рядами выше, на балконе располагался всего лишь один человек.
– Гляди, – сказал я Изе. – Наш Долинский и в самом деле скромничает: не в первом ряду, как вся азороссовская шляхта, а на самой камчатке… Скромность, как говорится, украшает… кого там было? Политика?
На самом деле я отлично помнил, кого украшала скромность: большевика, вот кого.
– Думается мне, – проговорил Изя медленно, – что этот парень никогда и ничего не делает без причины.
– Просто осторожничает, – сказал Иванов. – После аварии.
– Ммм… – пробормотал я. – Пожалуй, правильно. Сделаем тогда так: я работаю с первой камерой, ты, каперанг, следи за залом. Больше всего за балконом. За Долинским. Что-то есть в его скромности, что паче гордыни.
– А я?
– Иди, командуй дальше, – сказал я Иванову. – Можешь передать добро. Пусть начинают.
– Ну наконец-то, – пробормотал он облегченно.
– Только охрану оставь.
– Не надо, – сказал Изя. – Там мои. В случае чего справятся.
– Оставь, оставь, – повторил я. Иванов кивнул и исчез, осторожно затворив за собой дверцу.
– Ну что же, – сказал я Липсису. – Премьера начинается – и, похоже, сразу же с последнего акта.
– Ну, – сказал он в ответ, – это пьеса такая. Начинается с конца. И, похоже, именно сейчас.
И в самом деле: монитор исправно показал, как зал замер, затаив дыхание, а потом как бы единой грудью выдохнул; и это означало, что историческое заседание съезда азороссов наконец-то приблизилось к открытию.
8
– …Если, конечно, гражданам России угодно будет избрать меня своим государем…
Так говорил, стоя на трибуне, Искандер, наш Претендент. Овации успели стихнуть, и его внимательно слушали.
А на мониторе, на котором я все это видел, перекрестие прицела лежало прямо на его груди. Навести аппарат можно было очень точно. Он обладал прекрасной механикой.
– Завтра состоятся Референдум и Избрание. Если вам хоть в какой-то мере близко то, что я говорил, если судьба державы волнует вас – сделайте правильный выбор. Я буду говорить еще и еще, отвечать на все вопросы, какие люди захотят мне задать; мне нечего скрывать, нечего стыдиться. Все мои желания – в том, чтобы достойно продолжить дом Романовых на российском престоле – с пользой для великой страны, для великого народа. Иншалла.
Я удовлетворенно кивнул сам себе. Он не ошибся ни в едином слове – даже в тех последних фразах, которые я едва успел просмотреть перед самым началом заседания. Но это был еще не конец.
– Соотечественники! – заговорил он снова. – Всевышнему угодно было сделать выбор ваш не столь мучительно тяжелым, каким он казался всем нам до нынешнего дня.
Гражданам России предстояло выбрать между двумя представителями дома Романовых. Признаюсь, что, окажись я на месте любого из вас – и меня точно так же терзали бы сомнения.
Но дилемма эта, к великому счастью, отпала…
Краем глаза я заметил какое-то движение на балконе. Покосился на второй монитор и увидел Наташу. Она сидела по-прежнему неподвижно, словно бы внимательно слушала речь.
– Смотри очень внимательно, – предупредил я Липсиса. – На нее. Как только она начнет поправлять волосы…
И именно тогда Наташа подняла руки и стала оправлять прическу.
– Внимание на Долинского! – скомандовал я. – Крупный план!
Изя повиновался.
Лицо профессора заняло весь экран. Оно свидетельствовало о том, что Долинский волнуется. Были отчетливо видны капли пота. Он беспрерывно двигал челюстями, хотя, как мне было известно, никогда не жевал резинку. Раз и другой посмотрел на часы.
Я понимал его. По его расчету, сейчас должно было произойти нечто. После этого «нечто» автобусик должен был сорваться с места и затеряться в московских улицах, заметая следы, Долинский же наверняка остался бы, чтобы принять участие в неизбежной всеобщей суете.
Он ждал; но ничего не происходило. И когда истекли те минуты, что он отводил на какие-то легкие неурядицы, он понял, что ожидаемого события не произойдет.
Тогда он встал, поднял лежавшую на соседнем кресле сумку и по проходу стал спускаться к барьеру балкона.
Наташа чуть шевельнулась, и он мгновенно глянул на нее и так же сразу отвернулся. Я знал, что, прикрытая спинками передних кресел, она сейчас достает из своей емкой сумки автомат – подарок Изи.
Но я надеялся, что ей не придется пустить его в ход.
Долинский шел к барьеру, а навстречу ему, панорамируя сцену, а потом и зал, послушно, повинуясь моим командам, – навстречу ему поворачивалась та самая камера, что в зале привлекла мое внимание. Та, что управлялась отсюда, из автобуса.
Он шел, но еще не видел камеры. Он увидит ее, только подойдя вплотную к барьеру. И одновременно он окажется на моем мониторе. Желательно – чтобы поближе к перекрестию. Потому что тут соревнование пойдет на скорость. А пока я видел его на втором экране и старался поточнее наводить первый – по верхней части прохода. Конечно, если он свернет перед первым рядом и, перемахнув через кресло или просто встав на него, будет готов выстрелить, то по времени я проиграю. Но ведь он не видит, что камера смотрит в его сторону. И он торопится…
У Наташи что-то не заладилось: похоже, угловатое оружие застряло в сумке.
А Долинский не свернул никуда. Он возник – по пояс – над барьером балкона именно в той точке, в которой поджидало его перекрестие прицела, принадлежавшее его же оружию. Мой палец лежал на нужной клавише.
Долинский остановился на миг. И его руки, сжимавшие автомат, поднялись над бархатом барьера.
Но клавиша уже подалась под нажимом моего пальца.
Тонкий прут света, тверже железа, вырвался из второго, сверхнормативного объектива задранной кверху камеры и ударил Долинского в грудь. Поразить его было даже проще, чем играя в какую-нибудь хитрую компьютерную игру.
Падая навзничь, он успел еще изогнуться и опустился не на ступеньки, а на соседнее кресло первого ряда.
И это было все.
Я видел еще, как Наташа медленно опустила сумку, встала и пошла к выходу.
А заседание продолжалось. Кажется, никто так и не понял, что случилось. Только Искандер на миг вскинул глаза – но продолжал свою речь без единой запинки. У него были крепкие нервы.
– Ладно, Изя, – сказал я. – Раз уж ты подрядился помогать мне, то оставайся тут и наблюдай. А мне
