Хозяин. Со мной однажды был худший случай.
Жак. Вы заплатили после того, как переночевали?
Хозяин. Угадал.
Жак. Не расскажете ли вы мне об этом?
Хозяин. Прежде чем перейти к моим любовным похождениям, покончим сперва с твоими. Ну-с, Жак, рассказывай про свою любовь, которую я согласен считать первой и единственной в твоей жизни, несмотря на приключение со служанкой консизского окружного судьи, ибо если ты и ночевал с ней, то это еще не значит, что ты в нее влюблен. Мы ежедневно ночуем с женщинами, которых не любим, и не ночуем с женщинами, которых любим. Но, ах!..
Жак. Что еще за «ах»?.. В чем дело?
Хозяин. Ах, моя лошадь!.. Не сердись, друг мой Жак; стань на место моей лошади, представь себе, что я тебя потерял, и скажи, разве не стал бы ты ценить меня больше, если б я восклицал: «Ах, Жак, бедный мой Жак!»?
Жак улыбнулся и сказал:
– Я остановился, если не ошибаюсь, на беседе крестьянина с женой в ночь после перевязки. Я немного поспал. Супруги встали позднее обыкновенного.
Хозяин. Надо думать.
Жак. Проснувшись, я тихонько раздвинул полог и увидал у дверей крестьянина, его жену и лекаря, устроивших там тайное совещание. После того, что я подслушал ночью, мне нетрудно было угадать, о чем шла речь. Я кашлянул. Лекарь сказал мужу:
«Он проснулся. Сходите-ка, кум, в погреб; хлебнем по глотку: это придаст руке твердость; затем я сниму повязки, и мы позаботимся об остальном».
Вино принесли и распили, ибо на профессиональном наречии хлебнуть по глотку значит осушить по меньшей мере бутылку; после чего лекарь подошел к моей постели и спросил:
«Как провели ночь?»
«Недурно».
«Дайте руку… Так, так, пульс неплохой, лихорадка почти прошла. Посмотрим колено… Помогите-ка нам, кума», – добавил он, обращаясь к хозяйке, стоявшей за пологом у постели.
Она позвала одного из ребятишек.
«Нам не ребенок нужен, а вы: одно неверное движение причинит лишнюю возню на целый месяц. Подойдите ближе».
Хозяйка подошла, опустив глаза.
«Держите вот эту ногу, здоровую, а я займусь другой. Тише, тише… Ко мне, еще немного… Теперь слегка направо, голубчик… направо, говорю я тебе… вот так…»
Я вцепился обеими руками в простыню, скрежетал зубами, а пот катился с моего лица.
«Не сладко, приятель?»
«Совсем не сладко».
«Вот так. Отпустите ногу, кума, возьмите подушку; пододвиньте стул и положите ее туда… Слишком близко… Немножко подальше… Дайте руку, приятель, жмите крепче. Ступайте за кровать, кума, и возьмите его под мышки… Превосходно!.. Как, кум, осталось там еще что-нибудь в бутылке?»
«Нет».
«Станьте на место жены, и пусть она сбегает за другой. Так, так, лейте полней… Кума, оставьте своего мужа там, где он находится, и подойдите ко мне…»
Хозяйка снова позвала ребенка.
«Ах, черта с два, я же вам говорил, что ребенок здесь не годится. Опуститесь на колени, подсуньте руку под икру… Вы дрожите, кума, словно совершили преступление; ну-с, смелее!.. Поддержите левой ляжку повыше перевязки… Отлично!»
И вот швы разрезаны, повязка разбинтована, корпия снята, и рана моя обнажена. Лекарь щупает сверху, снизу, с боков и при каждом прикосновении повторяет:
«Невежда! Осел! Олух! Тоже – сует свой нос в хирургию! Отрезать ногу, такую ногу! Да она проживет столько же, сколько и другая: я вам за это отвечаю».
«Значит, я выздоровею?»
«И не такие у меня выздоравливают».
«И буду ходить?»
«Будете».
«Не хромая?»
«Это, приятель, другое дело; ишь чего захотели! Мало того, что я спас вам ногу? Впрочем, если будете хромать, то не слишком. Вы плясать любите?»
«Очень».
«Если и будете немного хуже ходить, то плясать будете лучше… Принесите-ка, кума, подогретое вино… Нет, сперва дайте обыкновенного… Еще стаканчик: это помогает при перевязке».
