гнев и обида на кого-то словно стиснули ему горло. Он побежал по коридору и выскочил на балкон. Его первой мыслью было повидать Игната, но ворота конюшни были заперты, и это означало, что Игната там нет. Гриша побежал в девичью. Там у стола сидела няня и пила чай, а напротив нее сидел какой-то незнакомый Грише мужчина в военной форме. Военный, манерно отставляя локоть, доставал из банки варенье и ел, запивая его чаем. Гриша сейчас же узнал нянину банку и понял, что няня угощает военного, но он был так занят неожиданной вестью об отъезде Игната, что не обратил внимания на присутствие няниного гостя.
— Няня, кто приехал за Игнатом? — дрожащим голосом спросил он.
Няня ответила не сразу.
— Да, отвезут теперь твоего голубчика; не будешь больше от няньки бегать.
— Кто приехал, няня?
— Теперь уж не отвертится… Кто приехал? да вот кто приехал.
Гриша понял не сразу. Тот, кто должен был везти Игната и Матрену в тюрьму, представлялся ему огромным, страшным и отвратительным на вид, а на него глядело загорелое, добродушное лицо военного и улыбалось не то смущенной, не то просто глупой улыбкой. Кроме него и няни, никого больше в комнате не было. Наконец, Гриша понял.
— Ты? — удивленно и недоверчиво спросил он, глядя в упор на военного.
— Я-с! — осклабляясь в широкую улыбку, ответил тот, видимо колеблясь, встать ли ему перед барчонком или продолжать сидеть.
— Ты? — еще раз повторил Гриша, и голос его как-то странно сорвался и зазвенел.
— Гришенька! да ты что? ты в уме ли? — крикнула няня.
Но мальчик уже не владел собой: в глазах у него помутилось, в голове странно зашумело.
— Ты… ты негодный!.. я тебя… я тебя расколочу! — взвизгнул он и бросился вперед. Но вдруг лицо его передернулось, углы рта задрожали, и он заплакал громко и жалобно, как плачут беспомощные, огорченные дети. Урядник смущенно смеялся и оглядывался по сторонам, разводя руками…
Гриша убежал в детскую, забился в угол около своей кровати и прижался к стене, держась обеими руками за грудь. Бессильное негодование все еще клокотало в нем и искало себе исхода. Он увидал на полу сестрину куклу, стал топтать ее ногами и, наконец, отшвырнул ее в другой конец комнаты. На стене висела его собственная картинка; он сорвал ее и бросил на пол. От такой усиленной деятельности нервная напряженность его несколько ослабла: он сел, прислонился лбом к железу кроватки, затих и стал мечтать… Он мечтал о силе…
Ему нужна была сила, чтобы мстить, чтобы покорять всех этих жестоких и виноватых людей: судей, которые осудили Игната, урядника, который должен был увезти его; няню за то, что она угощала урядника вареньем, и даже отца… На отца Гриша негодовал за его видимое равнодушие к судьбе Игната. Он должен был заступиться, должен был прогнать урядника, а он оставался спокойным, читал свои газеты и даже сказал, что Игнат «все равно, что вор».
Гриша придумывал наказания и наслаждался.
«Ладно! — говорил он себе, думая о няне. — Эту я проберу: не буду с ней говорить и прощаться а обрежу себе палец. Пойдет кровь… ручьем… а я не дамся завязать. Пусть тогда кормит своим вареньем кого угодно!»
Гриша мечтал о мести и ковырял ногтем отставшую краску на железе. Вдруг он насторожился: ему послышался громкий говор отца и в ответ ему робкий голос Игната. Мигом он вскочил и выбежал в девичью. Среди комнаты, низко опустив голову, стояли Игнат и Матрена и переминались с ноги на ногу. Около Матрены, уткнувшись носом в сборки ее платья, стояла Полька, а мать глядела на нее сверху и на лице ее было больше тупого недоумения, чем страха и горя. Сзади них, из-за дверей, выглядывали любопытные лица дворни.
— Ну, ладно, — громко говорил Гришин отец, — теперь уж поздно и ничего не поделаешь. Насчет Польки не беспокойтесь. Худо ей не будет, а в животе и смерти один бог волен. Обещаемся ее беречь. С богом, Игнат! Что ж делать?!
Отец махнул рукой, как бы давая понять, что прощание кончено, но никто не трогался с места. Игнат молчал и тупо глядел себе в ноги.
— Да, мы обещаемся, — дрожащим голосом прибавила мама, протянув руку к Польке, но сейчас же опустила ее и отвернулась.
— Дела теперь уже не поправишь! — опять заговорил отец, видимо начинавший тяготиться немой сценой отчаяния этих людей. — Уж надо как-нибудь… Срок не так велик.
Матрена тихо отстранила Польку, сделала шаг вперед и молча повалилась барыне в ноги, касаясь лбом пола.
— Матрена! — вскрикнула та, и слезы сразу брызнули у нее из глаз. — Не кланяйся мне, Матрена! Поверь ты мне: я уберегу твою девочку. Я тебе клянусь… Не кланяйся в ноги!
Она наклонилась, дотронулась дрожащей рукой до плеча Матрены и сама опустилась на пол рядом с ней.
— Надо терпеть… всем надо терпеть! — торопливо шептала она. — Всем надо…
— Ну, довольно, довольно! — не скрывая своего нетерпения, заговорил отец. — Я очень огорчен. Я был доволен тобой, Игнат. Отбудешь срок, приходи опять. Возьму. И не беспокойся за дочь. С богом теперь!
Он взял за руку жену и хотел увести ее с собой, но та освободила руку и еще раз крепко обняла Матрену.
— Надо терпеть! — шепнула она еще раз.
Матрена встала. Она обвела комнату недоумевающим взглядом и остановилась на Грише. Один миг женщина и мальчик глядели друг другу в глаза, потом Гриша робко опустил ресницы и двинулся вперед.
— Прощай! — сказал он очень тихо и очень ласково. Но Матрена продолжала глядеть на него молча, все еще недоумевая над чем-то. Тогда Гриша направился к Игнату. Он протянул руку. Игнат взял ее и вдруг наклонился к самому лицу ребенка.
— Польку… будешь жалеть? — спросил он.
— Буду! — серьезно и торжественно ответил Гриша и смелым блестящим взором взглянул в печальные глаза своего друга. Игнат провел рукой по голове мальчика, истово перекрестился на образ и направился к двери.
— Матрена! — позвал кто-то из дворни. — Матрена! Игнат-то вышел. Ждут тебя, поди! Телега у крыльца.
Молодая женщина встрепенулась, тупое выражение недоумения сменилось испугом. Рядом с ней, по-прежнему уткнувшись лицом в складки платья, стояла Полька и дрожала всем телом.
— Ну, иди… иди к няньке, — сказал отец, останавливаясь перед Гришей, который опять сидел в детской за кроватью и мрачно смотрел перед собой.
Мальчик молчал и не трогался с места.
— Гриша! — строго крикнул отец, — тебе я говорю или нет?
Ребенок поднял голову и остановил на нем серьезный, неприязненный и пристальный взгляд.
Послушай, — невольно смягчаясь, заговорил отец, — ты, кажется, сердишься на меня? Я-то тут при чем? Разве я виноват? Это мне следовало бы хорошенько отчитать тебя: как ты смел скандалить и кричать на урядника? Да говори же! — нетерпеливо крикнул он, чувствуя, что упорный взгляд сына раздражает и как будто стесняет его.
— Пусть… — тихо и спокойно сказал Гриша.
— Что пусть?
— Пусть ты меня бранишь. Мне теперь все равно.
Отец немного растерялся.
— Ну, прекрасно, — сказал он. А я с тобой теперь и говорить не хочу.
Он повернулся и направился к двери.
— По-твоему, — крикнул ему вслед Гриша, — по-твоему, его вареньем кормить, как няня?
Отец остановился.
