Первое горе
Когда Гриша выходил на балкон, ему стоило только прищурить свои большие синие глаза, чтобы видеть за открытыми воротами конюшни круглый светлый зад Ловкого в его стойле, ряд уздечек на перегородке и кучера Игната в старой безрукавке и с неугасимой трубкой в зубах. Обыкновенно Гриша не долго противился искушению: он засовывал обе руки в карманы своих коротеньких штанишек, спускался с лесенки балкона и шел через большой заросший двор степенной поступью настоящего хозяина.
— Ну, что? — спрашивал он Игната, оглядывая знакомую и милую ему обстановку каретного сарая, — левая все еще хромает?
— Хромает еще, хромает! — с полной готовностью поддержать разговор отвечал Игнат.
— А хомут починил?
— Да, вот, починяю.
— Смотри: сегодня моего Королька никому не давать!
— Да разве моя воля? Скажут: «надо на станцию ехать, либо в село, запрягай Королька»… Я и запрягу.
— Что это, право! все мою лошадь, все мою… — ворчливо замечал мальчик. — А овса ей всыпал?
— Откуда же я возьму, ежели мне не приказано? — отвечал Игнат, и бородатое, обыкновенно хмурое лицо его принимало лукавое выражение. — Папенька не велел.
— Без овса! — отчаянно вскрикивал Гриша, и гневные слезы навертывались у него на глазах. Игнат весело и ласково смеялся.
— Ишь, порох какой! право, порох, — успокоительно говорил он. — Да уж будьте покойны: не обижу я вашего Королька. У других отниму, а Королек у меня всегда в полном удовольствии. Уж не бойся, милый!
Он ласково заглядывал в глаза мальчику и проводил по его голове своей корявой, грубой рукой. Гриша успокаивался и начинал свой обычный обход. Он садился поочередно во все экипажи, влезал на козлы и делал попутно свои замечания.
— Хорошая тележка! — говорил он тоном знатока.
— Дурного в ней нет! — сочувственно отзывался Игнат.
— Дрожина-то… прочная небось?
— Дегтем вымажешься, баловник! — предостерегал кучер. — Нянюшка будет браниться.
— Ладно. Не вымажусь, — спокойно отвечал Гриша.
Игнат служил в усадьбе первый год, но очень быстро сошелся со своим маленьким барином, и между ними завязалась странная, но искренняя дружба.
— Вот я вам расскажу, как я у Лухковских господ жил, — начинал Игнат. — Была у них лошадь…
— Ты у них до нас жил?
— Нет. До вас жил я тут у одного купца… Конечно, нужда… Без нужды дня бы у него не прожил!.. Тоже в суд!.. А за что меня в суд? разве я чужое брал?
— А разве тебя купец хотел судить?
— Чего уж там хотел! прямо, значит, подал жалобу. Будто я у него лошадь и телегу увел. Жалованья не платил целый год, а отпустить тоже не отпускает. Живи! Мы с бабой и так, и этак. Пользуется, значит, что пачпорта не было. Что ты тут делать будешь? Взяли мы с Матреной, с бабой моей, ночью лошадь в телегу запрягли, да и… домой. Не пешком же нам было идти, да еще с ребенком малым, до дому-то верст 60 будет. Хватился купец, а наш и след простыл. Лошадь я бы ему вернул, неужто взял бы. А он, вишь, рассвирепел, что даровой работник ушел, да в суд, да жалобу: так, мол, и так, обокрали.
— И судили тебя?
— Говорят — судили.
— Ну, как же?
— А вот и так же! — неопределенно отвечал Игнат, и густые брови его озабоченно хмурились, и все лицо надолго принимало угрюмое, почти страдальческое выражение.
— А ты бы сказал, что не виноват, — советовал Гриша серьезно.
— Да разве меня спрашивали? Да и где она, соколик, правда-то? Судили, судили, да вором меня и сделали. Вот как!
— Как сделали? — жадно допытывался мальчик.
— А вот так! — хмурясь и горько усмехаясь, отвечал Игнат.
Иногда разговор принимал другое направление.
— Разве Матрена твоя жена? — спрашивал Гриша.
— А то чья же? — добродушно отзывался Игнат.
— Чего же она не с тобой, а все в землянке хлебы печет?
Игнат улыбался.
— А чего ей тут со мной? Сказки мне, что ли, сказывать?
— Зачем сказки? — горячо возражал мальчик. — Мама сказки папе не рассказывает, так живет… А Полька, значит, твоя дочь?
— Значит, дочь.
— А еще у вас дети были?
— Нет, только и всего.
— Отчего у вас больше не было?
Игнат смеялся и крутил головой.
— Ну, уж и ребенок! — говорил он.
— Чего смеешься? — слегка обижаясь и объясняя свою мысль, продолжал Гриша. — Вот у папы с мамой трое детей… Игнат! — ласково просил он тут же, заглядывая в глаза своего приятеля, — когда уедем в город, ты уж побереги моего Королька.
— Уберегу! уберегу! — обещал Игнат. — Да только, милый, как бы мне раньше вашего не уехать.
— А куда? — удивленно спрашивал мальчик.
— А вот… туда! — с своей обычной загадочной манерой отвечал Игнат.
Нередко задушевную беседу друзей прерывала старуха няня.
— Гришенька! здесь, что ли? — спрашивала она, заглядывая в сарай. — И что это, право, — ворчливо продолжала она, — господское дите, а в конюшне живмя живет. Вот, пожалуюсь маме! Скажите на милость: приятеля себе нашел. Иди сейчас, иди! А ты, непутевый, — обращалась она к Игнату, — чем тебе ребенка образумить, ты его пуще заманиваешь.
— Да я что же, Анна Герасимовна? я ничего, — сконфуженно оправдывался Игнат. — Если бы я его дурному учил…
— Еще бы тебя в учителя! — презрительно замечала няня. — Иди, баловник, иди!
Гриша повиновался; но, чтобы подчеркнуть свое неудовольствие, шел не рядом с няней, а сзади ее, и преувеличенно надувал губы.
— Зачем Игната обижаешь? — наконец, лаконически спрашивал он. — Что он тебе сделал?
— А разве он тебе компания? — горячо возражала няня. — Тоже кучер! Одно слово, что кучер. Разве у нас раньше такие-то кучера были? Просто мужик косолапый. Идет, голову повесит, морда вся в волосах, так что я глаз не видно.
— Врешь! видно! — сердито вскрикивал мальчик.
— Ну, спасибо, голубчик, спасибо, батюшка, что свою старую няньку на мужика променял! Мужик косолапый милее няньки сделался! — обиженным тоном говорила няня. — Спасибо, вот уж спасибо, родной!
— Да разве я сказал? Ну! — со слезами в голосе защищался Гриша.
Эти частые ссоры, всегда быстро оканчивавшиеся полным примирением, не проходили, однако, бесследно; запрещенная привязанность приобрела цену и силу всего запрещенного. Белее чем когда-либо тянуло Гришу к Игнату, но, боясь огорчить няню и вызвать ее законную ревность, мальчик хитрил, закупал старуху лаской, нервничал и весь разгорался от радости и волнения, когда ему удавалось обмануть
