— Ты знаешь, куда мы идем? — И сам же ответил: — Там будут только воры. Ты знаешь, что будет если окажется…
Я понял, что нельзя теряться. Все складывалось так, как я хотел. Надо было пустить в ход все свое «мастерство», которое могло принести мне «авторитет» среди воров.
— Долго допрашивать будешь, урод? — я схватил Бесфамильного за горло: — Веди!
В небольшой, плохо освещенной комнатушке пахло потом. Собравшиеся безбожно дымили, но табачный запах мгновенно исчезал, точно высасывался телами уголовников. Недолгое молчание собравшихся прервал немолодой заключенный с перекошенной продолговатой физиономией.
— Играть будете, карты подать? Или по-своему толковать будете?
Я унаследовал от «Зверя» его взгляд и, обведя этим взглядом всех, заговорил:
— Ты, старик, не лезь не в свои дела. Ты помогаешь ворам, за это спасибо, остальное не твое собачье дело.
Взвесив обстановку, я решил, что именно сейчас присутствующие должны признать меня «вором в авторитете». «Как обернется дело завтра — трудно сказать, — подумал я. — Администрация может опередить… Учиться заставит, работать».
— Гляжу, не так уже много здесь нашего брата, — продолжал я, — за вычетом этого старого хрена, нас полдюжины и бублик. С такой братвой ноги вытянешь на казенных харчах. Я четвертый раз отбывать пришел.
В дальних бывал, везде «вором в законе» сидел. Нигде не встречал, чтобы на целую зону всего шесть воров было. Кого тут винить, если сами мы виноваты…
Один из присутствующих, коренастый, молодой парень с озорными глазами, насмешливо перебил меня:
— А ты откуда взялся такой, что нам уроки читаешь, мы сами потолковать можем, — он обвел черными глазами всех своих товарищей и, как бы ожидая поддержки, спросил у Бесфамильного: — Видать этому жеребцу на шее веревку узлом не затягивали?
Я поднялся с места и, не сказав ни единого слова, вытащил из кармана охотничий нож. Открыл лезвие и, подчеркивая свое бесстрашие, бросил его в кучу грязного белья. Потом в мгновение ока схватил парня за грудки и сильным ударом в живот свалил. Подобрав нож, сел на свое прежнее место и как ни в чем не бывало, сказал:
— Слушать будем одного. Меня будете звать «Черный». Расулу можно верить, свой парень. Тоже «вором в законе» будет.
Расул промолчал, только часто глотал слюну, чтобы смочить пересохшее горло.
Участники сходки, посмотрев друг на друга, потупились.
Авторитет на этот раз был завоеван.
Тетрадь пятая
После сходки, на которой мои расчеты оправдались, я направился к начальнику отряда. У него находились еще двое заключенных, которых я не знал.
— Я пришел, что надо? — спросил я грубо.
— Добрый вечер! Кажется, мы еще не успели поссориться, здороваться полагается. Бригадир сейчас покажет ваше место. Утром выйдете на работу в гараж. Определили вас учеником моториста, — как ни в чем не бывало ответил мне начальник отряда.
Я тут же повернулся к двери, но Дильбазов остановил меня и тепло спросил:
— С чего мы с вами начнем?
— Как с чего? — с возмущением вмешался в разговор заключенный с нарукавной повязкой. — Известно с чего. Соберем совет коллектива и до отбоя ему такую баню устроим, чтоб вся дурь из него с потом вышла. Не поможет — в штрафной изолятор послать, чтоб горячка прошла.
Начальник отряда не отрывал проницательного взгляда от лица бригадира Балаева, будто впервые видел глубокий шрам над его правым глазом.
Второй заключенный, по фамилии Леус, лениво усмехнулся.
— А что думает наш председатель?
Леус, сжав рукой и без того короткий подбородок, не спеша процедил:
— При чем тут горячка? Это зря. Перед нами человек. Давайте потолкуем практически: многих ли исправил штрафной изолятор?
Я презрительно посмотрел на заключенных.
— Больно уж много у вас советчиков, гражданин начальник. Покойной ночи!
Я повернулся, чтобы выйти, но Дильбазов снова остановил меня.
— Нож оставьте у меня, он вам не нужен, — сказал он.
Это было неожиданно. Поборов минутную растерянность, я ответил:
— На пушку берешь, начальник!
— У нас с вами много встреч впереди, — ответил старший лейтенант спокойно, — успеете еще притворяться. Положите нож на стол.
Я неожиданно потерял самообладание.
— Вон какие руки у тебя длинные, обыщи!
Я с ненавистью смотрел то на бригадира, то на председателя совета актива. Это было их рук дело, только их!
— Возьмите, гражданин отрядный, — я положил на стол охотничий нож. — Если я захочу, у меня будет другой. Но у вас со мной ничего не выйдет! Так и знайте.
— Покойной ночи, — попрощался Дильбазов с бригадиром Балаевым и Леусом.
После минутного молчания он обратился и ко мне:
— Вы свободны, гражданин Пашаев. Бригадир выделит вам место…
Я провел эту ночь, как уже прочно обосновавшийся на новом месте жилец. Настало время подъема. Это было уже третье утро в колонии. От вчерашней уверенности и следа не осталось. Почему, я и сам не знал. Что-то меня мучило. И вот я стал думать — о себе, о своем отношении к преступной жизни.
Когда в разгар войны я попал на завод, то подружился с тем человеком, о котором выше уже говорил, с Ишхановым. Годами он был старше меня на много, лет на пятнадцать. Я никогда не думал что можно дотронуться до чужого добра: а вот понадобилось всего несколько месяцев, чтобы я стал квартирщиком… И еще каким!
Сначала его отношение ко мне я понимал по-своему, думал, мало ли на свете добрых людей! Да иначе и понимать не мог. Ведь он в эти тяжелые полуголодные годы делился со мною последним куском. Часто рассказывал мне о своей тяжелой судьбе. Затягивал меня в свои тенета все больше и больше.
Проходит время и я начинаю понимать, с кем имею дело. Но тут заговорило ложное чувство «благодарности». Подкатил к горлу вопрос: чем я должен отплатить? И я особых приглашений на ждал. Даже сейчас тяжело вспомнить, как я впервые стал примечать, в какую квартиру легче проникнуть.
Говорят: «Дальше в лес — больше дров». Ежедневно меня трепала лихорадочная дрожь… Иногда на ум приходили отрезвляющие мысли: «…Стыдно, позорно, могут схватить, осудить». Страх, страх необычайный, необъяснимый. Но он заглушался нарочитым фатализмом, предопределенностью. «Ах, все равно жизнь пропащая, катись, пока катится. Где оборвется, там оборвется…».
Но проходили годы. И я уже по-другому стал думать о себе. «Раз ты, — рассуждал я, — воле других подчинялся, перед другими „добычу“ выкладывал, то почему теперь другие не должны выкладывать
