– Здесь дорога сносная. А как вы от Калевалы…
– Как-нибудь.
– Лишь бы дожди не зарядили.
– Это да.
– Там все дороги лесовозами побили. Тайгу вывозят. Так вывозят, что скоро здесь тундра будет. Прямо лесными дорогами, через границу. Погранцы, гады, все в доле.
Погранцы всегда в доле, хотел я сказать, но не сказал. Тогда бы старое неминуемо потянуло за язык, пришлось бы рассказывать, как легко банда уходила через границу, а потом легко появлялась в другом месте, у нас за спинами.
– Но, с другой стороны, если что случится – к ним всегда можно обращаться, не отказывают. Понятно, милиции-больниции – на километр от поселка отошел, и ек, лесорубы только да геологи, а у них у самих что – пустые руки, да и только. Ну и эмчеэсовская тренировочная база имеется, лесные пожары тушить учатся. Пока научатся, как раз тайгу-то всю с корешками…
Мы еще приятно полушепотом поговорили о грустных наступивших временах, доставили друг другу удовольствие, и я поплелся на свое место.
Все сидели поодиночке, только Артур и Вика как обнялись на переднем сиденье, так и заснули. А потом я увидел, что Патрик приоткрыла глаза и медленным движением приподняла край одеяла-спальника, которым укрывалась. Все-таки было не жарко.
– Замерзла, – одними губами шепнула она.
Я сел рядом, прикрылся тем же спальником – и только тогда понял, как, черт возьми, холодно в автобусе. Неужели нельзя включить обогрев?..
Ровно в этот момент мотор чихнул несколько раз и заглох. Я высунулся в проход. На моих глазах медленно потемнел, словно остыл, приборный щиток – и так же медленно сошло на нет световое пятно на тумане. Погасли фары. Во внезапной тишине, сильно хрустя колесами по чему-то ломкому – как будто по ракушкам, – автобус прокатился чуть-чуть и замер.
– Что там? – тихо спросила Патрик.
– Приехали, – как бы в ответ ей проворчал водитель.
– Не ходи, – шепнула Патрик мне совсем на ухо. – Если надо будет толкать, позовут…
Я кивнул. С Инкой было хорошо и тепло. Но все-таки высвободил правую руку, дотянулся до запотевшего стекла и несколько раз провел по нему рукой.
И мы оба увидели, как из-за деревьев, стоящих по пояс в тумане, поднялось что-то сиренево-бледное – по форме медуза… Вы видели, наверное, во всяких сувенирных лавочках продают волшебные лампы: прозрачные полые шары с маленьким шариком в центре, и от этого шарика к стеклянной сфере стекают электрические разряды, похожие на извивающиеся светящиеся нити? Вот и эта медуза чем-то напоминала те лампы, поскольку была соткана из множества таких извивающихся белесовато-сиреневых нитей. Она всплыла медленно и зависла, а потом чуть накренилась – длинные «щупальца» тянулись за ней, – и поплыла вперед, забирая вправо, явно собираясь перелететь дорогу нашему автобусу…
Я не помню, как мы с Патриком оказались рядом с шофером. В лобовое стекло, запотевшее значительно меньше, чем все остальные, «медуза» была видна отчетливо. Она проплыла над самыми деревьями совсем недалеко от нас, потом замедлила движение, сделалась более яркой и скорее синей, чем сиреневой, – и вдруг пропала, оставив после себя только след на сетчатке глаз. Я закрыл глаза, чтобы этот след проявился и запомнился. Так… в центре что-то вроде иглы или веретена, сверху веретена подвижный купол зонта с длинной бахромой по краям, а снизу – этакий опрокинутый полураскрывшийся одуванчик…
И тут фары загорелись – сразу ярко, так что окружающий туман вспыхнул, и больше не стало видно ничего; и приборный щиток осветился.
Водитель повернул ключ, мотор с полоборота зафыркал.
– Что это было? – спросила Патрик.
– А, – махнул рукой водитель. – У пиндосов в Норвегии какой-то особый локатор стоит. Как они его включат, так у нас тут всякое летание начинается. Сейчас хоть на малых газах гоняют его, а лет двадцать назад чуть весь Петрозаводск не спалили…
– Коля, не забивай детям голову этой гнилой ботвой, – сказал сзади Ладислав. – Никакой связи с локатором, сто раз проверяли. Это, ребята, здешние феномены, которые падкая на сенсации желтая пресса окрестила НЛО – будто название само по себе что-то объясняет. Случаются они часто, исследованиям не поддаются, познавательного интереса не имеют. Так что можно и дальше спать спокойно. Если будет что-то серьезное – я вас разбужу.
Мы с Патрик переглянулись и пошли обратно – греться. Сели поудобнее, закутались спальником… и уснули мгновенно как выключенные. Ладислав, кстати, рассказал после, что на «медуз» многие так реагируют, особенно при первых встречах. Потом привыкают.
4
В Калевале мы должны были просто отдохнуть и двинуться дальше, на северо-запад, но пришлось на сутки задержаться: оказывается, эмчеэсники, тренируясь, развалили нужный нам мостик и теперь сами его умело восстанавливали. Рудольфыч, который за долгие практики напрактиковался так, что мог стать почетным председателем Общества детей лейтенанта Шмидта, быстренько договорился с администрацией, и нам разрешили переночевать в школе. Там мы свалили вещи и пошли подкреплять здоровье в придорожную столовку нехитрой местной пищей. И некие мажоры, с городским снобизмом отказавшие столовке в доверии ввиду завалявшихся домашних бутербродов, остались в солидном проигрыше.
Пища оказалась простой, но отменной. Столовка – идеально чистой. Порции подавляли.
Толстые и довольные, мы немного пошатались по легендарному поселку, а потом вернулись в школу. Калевала – это такое место, где если ты не живешь, не работаешь или не приехал специально отдохнуть и порыбачить – то пристроить себя трудно. Нет, правда: тут красиво, но интуитивного интерфейса у этого места нет. Бывают такие квартиры, например, где хозяевам хорошо и удобно, а гостям некуда себя приткнуть. Это потом, вечером, Ладислав сводил нас и в бывший парк, который в тридцатых годах разбили на месте старого кладбища (после дождей на танцплощадке или на аллеях нередко находили косточки, а возле купален – черепа), и к сосне Ленрота, под которой тот слушал и записывал «руны» – не буквы древнего алфавита, разумеется, а карельские баллады – они тоже так назывались. От сосны, увы, остался только мертвый ствол…
– Так вот и от всей народной культуры, – вздохнул Ладислав. – Ленрот сетовал, что все приходится собирать по крохам. Теперь сам символ его работы обращается в труху. Наверное, это неизбежно, но все- таки жалко. Древняя культура может существовать сейчас только в очень изолированных сообществах… Вам фамилия Пeстов что-то говорит? Эско Пестов?
Мы трое: он, я и Патрик – немного отстали от остальных. Тем что-то рассказывал Рудольфыч.
– Нет, – сказал я.
Патрик пожала плечами.
– Потомок одного из декабристов, после амнистии семья перебралась в Гельсингфорс, там он и родился где-то в самом конце девятнадцатого века. В финской гражданской войне воевал на стороне большевиков, попал в лагерь, едва выжил. Бежал через границу в Карелию, осел в Петрозаводске. Работал журналистом, писал на финском языке. В тридцатых годах начал собирать карело-финский фольклор. Но не традиционный, а сакральный. Тайный. Принято почему-то считать, что сакральный фольклор – это матерные частушки. На самом деле матерные частушки – это так, шелуха, внешняя оболочка… Кой-какие отголоски, скажем, русского сакрального фольклора можно найти в детских страшилках. У карелов есть упоминания о «белых рунах», о «костяных рунах», но сам я их ни разу не слышал. А вот Пестов якобы нашел три хутора, где ему согласились «костяные руны» спеть. И он их записал. Перевел. Отвез в Ленинград… Ему дали десять лет как финскому шпиону, но в сороковом выпустили – видимо, понадобились переводчики. До начала войны он работал в какой-то очень странной бригаде, разбиравшейся с трофейными документами – в Кандалакше и здесь, в Ухте – тогда это называлось Ухта. В июле сорок первого из Петрозаводска он отправил целый самолет каких-то ящиков, сам остался со своими людьми, попал в окружение – и больше о нем ничего не известно. Самолет прилетел в Архангельск, разгрузился – и о грузе тоже ничего не известно…
– Э-э… – сказал я.
