фамилию, паспорт тоже. Чтобы не менять документы, так и осталась на своей девичьей фамилии. Папа не возражал.
— Тоня, — покачал головой отец. — Что ты морочишь парню голову! Он уже не маленький. Здесь, сын, — отец повернулся к Алеше, — что-то совершенно необъяснимое в их роду. Мамина мать, а твоя бабушка Анастасия, незадолго перед войной вышла замуж за Тимофея Голоту. Но, прежде чем выйти за него, поставила условие: он должен перейти на ее фамилию. И Тимофей Голота согласился. Почему бабушка так захотела — не знаю. Говорили, хотела сохранить фамилию Мельник, потому что у нее не было братьев. Но Тимофей у родителей тоже был один, а согласился. И у нас с твоей матерью по этому поводу был спор. Она мне тоже ставила те же условия. Но не убедила. А Серафима из-за этого, считай, со мной не разговаривала до самой смерти.
— Мама, это правда?
— Только мы с папой, чтобы не огорчать бабушку Серафиму, остались на своих фамилиях. Не забывай, сынок, она меня растила с трехлетнего возраста.
Алеша это знал. Но неискренность матери насторожила его. Диплом, паспорт… А корни этого лежат, наверное, где-то глубже. Нет. Теперь-то он не раскроется перед родителями со своими планами. Раз они не полностью доверяются ему, почему он должен быть откровенным? Или они сами толком не знают о прошлом своих родителей?
Тем не менее услышанное казалось Алеше невероятным. Как интересный детектив. Теперь понятно, что главную роль в их семье, так или иначе, играла бабушка Серафима. А может быть, еще и мать? Что же заставляло так крепко держаться их за свою фамилию?
— Интересно, а какая была фамилия прадедушки?
— Серченя.
— Выходит, и Серафима заставила мужа перейти на свою фамилию?
— Как видишь, — улыбнулся отец. — Иначе Мельники давно исчезли бы.
— А все-таки она молодец! — восхитился Алеша. Отец покачал головой:
— Вся беда в том, что в их роду одни девочки рождались. Тут хочешь не хочешь, а воевать за фамилию приходилось.
— Только из-за этого?
— Похоже.
Алеша промолчал. Ему почему-то очень не хотелось, чтобы все было так просто. Он ждал тайны. Ведь не случайно же Серафима раньше ничего не говорила и, только умирая, пыталась что-то сказать. «Мельница, ключ, со…» Этот «ключ» словно заноза засел в душе Алеши. Нет, наверное, неспроста. Ведь ни матери, ни отцу, а ему, правнуку, хотела она что-то открыть. Нет, он не успокоится, пока не докопается до смысла.
— Мама, а кем работал твой отец, мой дедушка Тимофей?
— Мельником. И отец, и дед, и прадед. Все они были мельниками. Говорят, потому-то старый граф Войтеховский и дал им фамилию — Мельники. Раньше так было. Владелец мог выбрать крепостным фамилию по своему усмотрению.
За разговором не заметили, как в чашках остыл чай. Мать поспешно стала убирать со стола, отец пошел в гостиную, включил телевизор. Алеша стал помогать матери. Снес тарелки в таз с горячей водой, собрал вилки и ложки, сполоснул чашки. И не переставал думать о своем.
— Мама, а куда девался твой отец? — улучив минуту, спросил Алеша.
— Перед войной, в тридцать восьмом, его арестовали.
— За что?
— Кто его знает! Тогда многих невинных арестовывали. — Мать бросила мыть посуду, встревожено смотрела на Алешу. — Время такое было. Всех подозревали, за всеми следили. А у нас, в приграничной зоне, особенно.
— В приграничной?! — удивился Алеша.
— Ты заканчиваешь среднюю школу, а истории совсем не знаешь, — упрекнула мать. — Даже своего района.
— Наверное, потому, что ты ее плохо с нами изучаешь, — съехидничал Алеша. — Кто же ее теперь толком знает?!
Красные пятна выступили на лице Антонины Тимофеевны. От стыда, от обиды. Сын словно выстрелил в сердце. В школе, которую закончила сама, в которой учатся ее дети, она — преподаватель истории. Неужели, подумала, она не рассказывала ученикам о том, что сейчас так взволновало ее сына? Об истории своей деревни. В школьном музее, недавно созданном, все это есть.
И будто стараясь наверстать упущенное, мать стала рассказывать сыну о гражданской войне, о Рижском мирном договоре, в результате чего значительная часть Белоруссии попала под власть буржуазной Польши. Временная граница пролегала по рекам Морочь и Случь, что в тридцати километрах отсюда.
— О тех временах мне рассказывала бабушка Серафима. В конце тридцать восьмого она как-то стояла у здания сельского Совета, где теперь находится контора колхоза. Видит: в кузове грузовой автомашины, что мчалась со стороны винокурни, военные везут под стражей несколько человек. Бабушке тогда показалось, что один из арестованных — ее зять Тимофей. Узнала по выбеленной мукой кепке и телогрейке. Машина, не останавливаясь у сельсовета, уехала в сторону райцентра. Тимофей домой так и не вернулся. А позже бабушке сказали, что зять — польский шпион, работал на дефензиву, то есть на польскую разведку. Словом, «враг народа». Вот при такой славе об отце я и росла.
Только в пятьдесят седьмом отец был реабилитирован. Признан невиновным. Между тем, для него переход на бабушкину фамилию тоже в той истории имел неприятные последствия. Отца обвинили еще и в том, что он специально прикрылся чужой фамилией, чтобы творить свои «черные» дела. А как было доказать, что это не так?
— А бабушка Анастасия?
— Разное о ней говорили. Но больше — плохое… Язык не поворачивается… Так это или не так, выяснить не удалось. Она просто исчезла, бесследно…
— Это же твоя мама! — не выдержав, упрекнул Алеша. — А ты говоришь об этом так спокойно. Исчезла бесследно… Так не бывает… Не должно быть!
— Что ж… — тихо сказала Антонина Тимофеевна. Алеша почувствовал досаду. Уже в первом разговоре
с родителями он запутался в фамильных несуразицах, неясных фактах. Бабушка Анастасия была пособницей фашистов? Не поэтому ли в семье не упоминается ее имя?
Бабушка Анастасия словно отрубленная ветвь на древе родословной. Подальше заброшена от людского взора, засыхает, мертвеет и начинает исчезать из памяти. Кажется, даже Серафима никогда не вспоминала о единственной дочери. Да, не вспоминала. И теперь Алеша мысленно пытается восстановить жизнь Серафимы. К соседям почти не ходила. Единственный, постоянный путь ее — к скамеечке, что на берегу озера у куста сирени. Даже дождь не мог помешать этому. Алеша часто наблюдал ее страдальческое выражение лица, когда кто-то небрежно сламывал ветки сирени или выкапывал без ее разрешения молодые побеги. Она не жалела. Только предпочитала делать это сама. Люди об этом знали и обращались к ней. А она, прежде чем удовлетворить просьбу, долго и придирчиво высматривала, что можно отдать, не нарушив красоты куста. И безмолвно что-то шептала, будто молитву… Странно…
Алеша пошел в свою комнату. Сел за письменный стол, достал чистый лист бумаги. Нарисовал один квадрат, второй, вписал в них услышанное о дедушке и бабушке, чуть ниже заключил в квадрат фамилии отца и матери… Затем, задумавшись, поставил большой вопросительный знак и отодвинул лист в сторону.
Трагическая судьба постигла его дедушку и бабушку. Не менее трагичным было и то, что отец с матерью не знают настоящую правду о них — что те делали, во что верили.
Можно ли винить в этом мать? Она в три года осталась сиротой. Ее воспитывала Серафима. Кормила, одевала, учила. Была суровой, требовала от внучки помощи. Девочка никогда не гуляла, как другие дети. Работала в огороде, пасла гусей, вышивала, стирала, готовила… И теперь Алеша не помнит, чтобы мать днем прилегла отдохнуть. Она себе не позволяла такой роскоши. Даже в выходные. Работа, работа, работа… Постоянные заботы, физическая нагрузка удлиняет человеческую жизнь — считала
