тогда и в кармане… Это Сися так учит. Лодырь и бездельник. Или, как он сам говорит, бич. Может, он и прав по-своему, но Алешу в этом убедить не смог. От его теории попахивает стяжательством, рвачеством, а это ему, Алеше, не по душе. Кем быть — он определит. Подумает, посоветуется с Лидой. А пока у него на первом плане другое.
Вечером, набравшись смелости, Алеша пошел к Томковичу, жившему в другом конце деревни, в старых послевоенных домах. Решил, что скажет старому учителю истории, будто пополняет материалы для школьного музея. Конечно, это не совсем так, но в то же время, если обнаружит что-то стоящее, то, конечно же, отдаст музею.
Томкович встретил его ласково, пригласил в гостиную, выключил телевизор. Дружелюбно глядя, спросил:
— Надеюсь, молодой человек, вы не просто пришли посидеть со мной?
— Не просто, — признался Алеша. — Я, Елизар Сильвестрович, хотел узнать кое-что об истории села. Но главное — о своих бабушке и дедушке.
— Это о каких же? — поднял глаза Томкович, видимо, не зная, чей это парень перед ним.
— О Тимофее и Анастасии…
— О Мельниках, — вздохнул учитель. — О Мельниках… Кое-что знаю. И о покойнице Серафиме наслышан. Интересная семья.
Елизар Сильвестрович долго глядел на экран потухшего телевизора, будто что-то там досматривал, затем повернулся к Алеше:
— Да, интересная… Значит, твои дедушка и бабушка? Так, так…
Алеша молчал. Учитель встал и через несколько минут вернулся со старой фотографией. На пожелтевшем, почти коричневом фоне еле заметно виднелась группа молодежи. Три девушки и два парня. Томкович протянул фотографию Алеше и пальцем показал на девушку, сидевшую посредине:
— Это она, Стася. А справа за ее спиной — я… Алеша внимательно всматривался в лицо бабушки.
Гладко причесанные на прямой пробор волосы, длинная коса обвилась вокруг шеи и свисала по правой руке почти до пояса. Светлая блузка в горошек. Темная прямая юбка почти до земли. Лицо… Вылинявшее, не рассмотреть. Жаль.
— В народе о таких, как твоя бабушка, говорят: красивая, как елка, колючая, как иголка…
Алеша продолжал рассматривать фотографию.
— А разве у вас не сохранилась? — спросил учитель.
— Я такой не видел.
— Поищите. Все, кто на ней заснят, получили по одной штуке.
— Не видел, — сказал Алеша.
— Куда ж ее девала покойная Серафима? — удивился Елизар Сильвестрович. — Эту фотографию перед свадьбой твоей бабушки Анастасии сделал заезжий фотограф. Сам помню: Серафима лично забрала снимок, сама рассчитывалась. М-да… Так на чем я остановился? — забирая фото у Алеши, задумался Томкович.
— Колючая, как иголка…
— Ах, да! Красивая была твоя бабушка. И на язычок острая. Многие парни к ней липли. Но выбрала она себе Тимофея. Дедушку твоего. Парень был видный, работящий. Один у родителей. Перед самой свадьбой у них казус вышел: Анастасия поставила условие, чтобы жених перешел на ее фамилию. Родители Тимофея — ни в какую! Единственный сын. Такого еще не было в деревне — перейти на фамилию жены. В примаки — еще куда ни шло. Но чтоб и фамилию отдать? Свадьба чуть не расстроилась. Но Тимофей в конце концов пошел на поводу у невесты. С родными поссорился. Ну, и ничего. Жили в ладу. Через положенное время у них родилась дочь. Твоя мать.
Алеша слушал, затаив дыхание. Опять о фамилии. Но что об этом рассказывали люди?
— Вы не помните, — спросил Алеша, — что об этом говорили раньше? Почему бабушка так упорно отстаивала свою фамилию?
— Этого не знаю. И никто не знал. Догадывались, что такое решение приняла Серафима.
Алеше хотелось задать еще много вопросов. Но Елизар Сильвестрович часто посматривал на часы, суетился, отвлекался. И Алеша вспомнил: по телевизору должны показывать интересный фильм. Решил спросить главное:
— Говорят, во время войны… что-то было…
— Это особый разговор, — старый учитель будто проснулся, прогнал от себя дремоту. — В войну всякое было. Я тоже, например, партизанил. Неплохо партизанил. Имею награды. Фашисты, захватив нашу деревню, Анастасию не трогали. Она была женой «врага народа».
— Какого врага?
— Народа. Раньше так говорили. Если кого арестовывали…
— За что арестовали дедушку?
— Если люди не знают за что, тогда они выдумывают — за что. Вот и выдумали. Тимофей будто хвастался в кругу друзей, что может сшить такие сапоги, в которых с гордостью ходил бы сам товарищ Сталин. Тимофей был неплохим сапожником. Другие утверждали, что Тимофей отравил колхозную муку… Всякое рассказывали. А где правда, где ложь…
— Мать говорила, — вставил Алеша, — что его обвинили в шпионаже.
— Правдой было тогда одно, — продолжал учитель, — Тимофей — «враг народа». И немцы, и полицейские во время оккупации ни Серафиму, ни Анастасию не трогали. Были у них частыми гостями. Анастасия чувствовала себя героем: ездила куда надо, делала что хотела. Люди, надо сказать, ненавидели тогда обеих. За глаза называли предательницей, потаскухой… Однажды кто-то пытался даже поджечь дом. Полицейские его спасли…
И вот глубокой осенью сорок третьего года из дома в дом пронеслась весть: арестовали Анастасию. Время было ненастное. Первые заморозки сковали землю, на деревьях висели еще зеленые листья. Анастасию из комендатуры, которая была в бывшем графском доме, вели через сад в сторону речки мимо графского ключа…
— Чего, чего? — переспросил ошарашенный Алеша.
— Родничка, кринички по-нашему…
Слово «ключ» словно обожгло Алешу. Родник, криничка… Как же он раньше не мог подумать об этом? Может, Серафима, говоря о ключе, имела в виду родник?
Елизар Сильвестрович, позабыв о предстоящем фильме, разговорился. Алеша слушал, запоминал, старался не пропустить ни одного слова, ни одной детали… А в голове — рой мыслей. Какую только вину ни приписывали дедушке? Будто все беды в деревне шли от него, и тесно становилось от его присутствия. Бабушка — все так и шарахались при встрече с ней…
Назавтра вечером Алеша пошел в графский парк. Он тут знал каждый закоулок. Бабушка Серафима не раз водила его по запущенным, неухоженным аллеям, показывала редкие кустарники и растения, многие из которых были посажены ею. Когда-то парк был самым красивым в этих местах. Стройные липы и каштаны, так называемая «бароновская акация» с полуметровыми шипами-иголками, пихта и голубые ели росли по обеим сторонам аллей. На полянках благоухали розы и пионы. Росли здесь кустарники с замысловатыми названиями: аморфа, жарновец, гортензия, кольквиция… Всех и не перечислишь. Граф не жалел на это средств, содержал цветовода-поляка, сам хорошо разбирался в цветочном хозяйстве. Постоянным помощником у него была Серафима.
Нынешний парк потерял былую красоту. Лучшие деревья, пригодные для стройки, вырубили после войны. Бордюры, выложенные из красного кирпича, растащили. Все, что было связано с графским имением, уничтожалось, выкорчевывалось, сжигалось. Дорожки и аллеи заросли крапивой, лебедой, малинником.
У родника Алеша остановился. Где-то под травой, плавающей прядями на поверхности маленького родничка, пульсировала чистая, прозрачная вода и сбегала тоненьким ручейком вниз к речке. Тот ли, о котором говорила Серафима? Но она говорила — у мельницы. Да и учитель назвал этот графским…
Алеша оглянулся вокруг. Яркая пучеглазая луна залила желтым светом парк, разбросала слитки серебра по озеру. Они колыхались на волнах — то ныряли, то вновь выплывали.
