может только близкий от близкого. Ни одна подруга, даже самая лучшая, этого не сумеет. Да и не было у мамы таких подруг. Она скрытная была, гордая. Дома на кухне выла белугой, а к людям выходила с улыбкой. Чтоб никто, не дай бог, не догадался да жалеть не начал. Выходит, и она такая же – вся в маму. Даже с работы ушла. Только ей, в отличие от мамы, биться головой не в кого. Нет, хорошо, что она Машку отпустила, а то бы тоже соблазнилась… А за два месяца она как раз успеет настроиться на новую жизнь. Черт, как холодно! Даже зубы стучать начали. А может, они не от холода, а от горя стучат? Пора домой. Интересно, сколько времени надо уходящему из семьи мужу, чтобы собрать чемодан?
Олег был дома. Пил чай на кухне. Две пухлые спортивные сумки стояли в прихожей, сиротливо прижавшись друг к другу, словно не хотели покидать насиженное годами место. Марина присела на скамеечку, стянула с ног мокрые ботинки, сунула ступни в смешные меховые Машкины тапочки в виде двух Микки-Маусов. Хорошо. Ни с чем не сравнимое плотское удовольствие. Микки-Маусы легкомысленно улыбались в сторону кухни, ничуть не понимая важности и трагичности момента. Сейчас мужчина, отец их хозяйки, допьет свой чай, подхватит сумки и уйдет из дома навсегда, навеки. Марине вдруг нестерпимо захотелось завыть по-бабьи, броситься к нему на шею с рыданиями – не уходи, милый, не бросай меня… Черт его знает, может, и надо было. Может, потом и пожалеет, что не бросилась. В конце концов, она же всего лишь женщина, обыкновенная, по сути, клуша, прачка и кухарка, бегающая по дому с тряпочкой и пылесосом. И обед в холодильнике всегда есть, и рубашки мужнины настираны да наглажены, и в доме уют. Хорошая жена. Порядочная. Честная. Аккуратная. Только брошенная теперь, как выяснилось.
– Марин… Ты чего там сидишь? – послышался из кухни не то чтобы робкий, но очень уж неуверенный голос Олега. – Иди сюда, мне с тобой обсудить кое-что надо.
– Сейчас. Иду. Я замерзла. Сейчас немного согреюсь и приду. Включи чайник, пожалуйста.
– Так он только вскипел… Тебе налить?
– Да, будь добр.
– А может, ты поесть хочешь? Я разогрею…
Ого! Это уже что-то новенькое! Он ей ужин собрался разогревать! Это ж надо, как дело обернулось… Надо было ждать столько лет, чтобы муж о ней так позаботился! Совесть, что ли, замучила? Или жалко бросать такую хорошую жену с уютом, с чистыми рубашками? Неужели оценил напоследок?
– Нет. Ужина не надо. Я потом сама себе разогрею. В одиночестве… – заявила она насмешливо, стоя в дверях кухни. – Говори, что ты хотел со мной еще обсудить. Если ты о Машке беспокоишься, так я пока решила ей ничего не говорить. Пусть отдыхает спокойно. И ты не говори.
– Ага… И правда, не надо. Пусть отдыхает. Только я не о Машке хотел…
– Да? А о чем тогда?
– Ну, в общем… Ты не дашь мне немного денег? Ну… Как бы взаймы?
– Так взаймы или «как бы»? – грустно хохотнула Марина, уставившись на мужа удивленно. Надо же. Он в такой ситуации еще и денег у нее просит!
– Пусть будет взаймы…
– Сколько?
– Тысяч двадцать. Хотя бы на первое время.
– Двадцать? Нет, не дам.
– А сколько дашь?
– Нисколько не дам.
– А зачем тогда спрашиваешь – сколько?
– Да так. Из вредности. Считай, что это вместо слез и истерик. Компенсация такая. Понял?
– Понял. Ну, я тогда пошел?
– Иди.
– А ты больше ничего не хочешь мне сказать? Все-таки почти двадцать лет вместе прожили, без малого хвостика…
– Нет. Не хочу. Хотя могла бы.
– Так скажи!
– Слушай, пошел ты к черту! – вдруг резко повернулась она к нему, сверкнув глазами. – Давай вали быстрее отсюда!
– Ну, зачем так грубо… Я же ни в чем перед тобой не виноват, Марин! Я просто полюбил другую, понимаешь? Тут никто не виноват… А тебя… Тебя я тоже по-своему люблю. По привычке, что ли… Как близкого человека. Я думал, мы посидим, поговорим, я расскажу тебе все… Давай не будем вот так расставаться, Марин? Чтоб врагами. Если хочешь, я буду к тебе приходить…
– Зачем? Хвостик по кусочку отрезать?
– Какой хвостик?
– Ну, это притча такая. Хозяин очень жалел свою собаку и отрезал ей хвостик по кусочкам, чтобы ей не очень больно было.
– Где-то я это уже слышал… Совсем недавно…
– Да. Слышал. Так героиня Неёловой говорила из фильма «Осенний марафон». Вчера ночью показывали по телевизору. Ты как раз домой пришел… – тихо уточнила Марина, подойдя к окну и повернувшись к нему спиной.
– А… Ну да. Черт, я и не знал, что так тяжело расставаться! Ладно, пошел я.
– Ага. Иди.
– Слушай, Марин… А если бы я передумал… Ты смогла бы меня простить?
Ее будто током дернуло – так захотелось повернуться, закричать ему в ответ – да, да! Конечно, простила бы! С кем не бывает! Сорок лет, мужской кризис, необходимость в самоутверждении, в черте с рогами… Она даже уже воздух в себя втянула и повернулась от окна… Хорошо, сказать ничего не успела. Просто увидела его лицо. Трусливое, но довольное. Сволочь… Он же все по ее глазам понял! Удостоверился лишний раз, что у него есть выбор. А когда есть выбор, всегда легче. Лихорадочно сглотнув рвущиеся наружу слова, она лишь просипела сдавленно:
– Уходи, Олег… Уходи быстрее, не доводи до греха. Я ведь и убить могу сгоряча. Вот сковородкой хотя бы. Хочешь?
Для достоверности она даже схватила сковородку с плиты, выставила ее перед собой щитом. Олег моргнул, попятился по узкому коридорчику в сторону прихожей, запнулся о ее ботинки, чертыхнулся тихонько. Марина вздрогнула от звука захлопнувшейся двери, осела на стул, прижала к груди ненужную уже сковородку. Ну вот, можно, наконец, и поплакать. Ну же! Все порядочные жены в такой момент плачут! А она сидит, как идиотка, обнимается с кухонной утварью. И зря, между прочим, обнимается. Костюмчик-то не успела снять. От сковородки могут и пятна остаться. Надо пойти переодеться, что ли? И умыться заодно. А потом уж поплакать. А еще лучше – под душ залезть. Точно. Она будет стоять под душем, и упругие водяные струи будут смывать слезы с ее лица. Она как-то видела такой сюжет в мелодраматической киношке. Красиво было. Очень романтично. Поэтика страдания. Вот только бы встать, дойти до ванной… Сил совсем не осталось. Все тело будто свинцом налилось. И дышать трудно. И в кухонном пространстве будто звон стоит. Нет, не звон, а гул. Тихий, тяжелый. Наверное, именно так и должен звучать первый вечер женского одиночества?
В ванной она выползла из одежды, как ящерица из надоевшей шкурки. Серый твидовый пиджак распластался ничком у ног, смялся в горестную складочку, будто онемел от унизительного к нему пренебрежения. И впрямь онемеешь тут. Он же к другому отношению со стороны своей хозяйки привык, к безукоризненному. Чтоб на плечиках, чтоб в шкафу, где так хорошо пахнет лавандой, чтоб щеточкой по утрам…
Забравшись в ванную, она строго глянула на себя в зеркало. Как ей показалось, другим глазом. Повернулась боком, еще раз глянула. Нет, она еще ничего себе… И талия есть, и линия бедра не подкачала, и целлюлитом тело не так уж чтобы очень оскорблено. А лицо… Лицо, конечно, ужасное. Не в смысле возраста – она всегда моложе своих лет выглядела. Порода у нее такая, папина. Долго не стареющая. Просто лицо унылым было, серо-зеленым, с темными разводами под глазами. И сами глаза смотрели из зеркала так, будто она в ванную забралась не душ принять, а по меньшей мере вены себе резать. И волосы обвисли у лица жалкими прядками, будто сроду хорошей укладки не знали. Нет, надо скорее включать воду, сильно горячую, упругую, чтоб обожгло, чтоб разогнало кровь…
