Скажу вам по секрету, Магдалина – ярая противница всех организаций, строящих свою деятельность не в строгом соответствии с канонами римско-католического права. Глупо надеяться, что все Кулинары – истинные католики.
– Элли, я все думаю: с чего это Кулинары вытянули из шляпы мое имя? Ну да, дела „Абигайль“ идут неплохо, но не в мировом же масштабе, а „Книге о вкусной и здоровой пище леди эдвардианской эпохи“ еще только предстоит сделать меня добрым другом каждой семьи.
– Ты себя недооцениваешь, – создавала я шумовое оформление.
Бен подался вперед, дабы дернуть меня за волосы. Однако, промахнувшись на несколько дюймов, продолжил мерную ходьбу. Проклятая половица по-прежнему скрипела при каждом четвертом шаге.
– Вся моя жизнь висела на волоске, а я даже и не ведал. Как по-твоему, Общество подсылало кого- нибудь из своих членов на контрольный ужин в „Абигайль“?
– Надо подумать.
Вцепившись в письмо обеими руками и прожигая его взглядом, Бен пытался разгадать тайный код послания.
– Помнишь, родная, я говорил тебе о том подозрительном типчике, что как-то заявился в „Абигайль“? В рыжем парике и с повязкой на глазу!
– Еще бы, я тогда до смерти перепугалась.
– О боже, Элли, он же притащился в тот самый день, когда Фредди забыл охладить салаты! – Бен исторг душераздирающий стон.
Фредди, чтоб вы знали, – это мой драгоценный кузен. Предполагается, что в ресторане он правая рука Бена. Нам пришлось пригреть Фредди на груди, поскольку он вполне достойно отнесся к тому, что дядюшка Мерлин оставил его с носом, завещав Мерлин-корт мне. Возможно, наедине с собой Фредди и колотил посуду в приступах ярости, но на людях он вел себя терпимо. Во всяком случае, ни меня, ни Бена выбросить из окна не пытался.
– Почему, скажи на милость, Кулинары не подослали своих шпионов в какой-нибудь из вторников? Ничто не сравнится с моим эскалопом – соус такой нежный, такой…
В былые времена, хотите верьте, хотите нет, я находила разглагольствования Бена о еде необычайно чувственными и возбуждающими. Теперь же я украдкой сунула в рот таблетку против тошноты. Бен любовно погладил письмо от Кулинаров, благоговейно приложился к нему губами, после чего убрал в карман.
– Милый, – встрепенулась я, вспомнив, что скоро придет пора мне вздремнуть, а я еще не вставала, – где же состоится твоя встреча с Кулинарами?
Бен потуже завязал пояс своего халата, не сводя взгляда с моего лица.
– Элли, штаб-квартира Общества находится в Соединенных Штатах Америки, – отчеканил он. – Где же еще, по-твоему, нам встречаться?
Я ошарашенно уставилась на него.
– Но…
– Элли, это же не край земли. Вспомни, как Джонас и Доркас чудесно провели время в Чикаго.
– Да, верно. – Я откинулась на подушки.
Мысль, что Бен уедет, повергла меня в легкий шок. Страдальческий вздох слетел с моих губ. Как же отчаянно я буду по нему скучать! Да и какая свежеиспеченная жена не станет роптать? Но ведь он будет отсутствовать не больше недели – в крайнем случае, две? Непрошеная волна эйфории захлестнула меня. Всего каких-нибудь несколько недель назад высшим блаженством для меня было делить с Беном постель. Теперь же мне надо очень постараться, дабы не выдать – восторженным блеском в глазах, – что я не так уж против уединения. Особенно по ночам.
Что за наслаждение – спокойно спать, не подпрыгивая и не проваливаясь в кровати всякий раз, когда ненаглядный повернется во сне или же приподнимется на локте, дабы проверить, как я там! О, а еще я смогу ранним утром прокрасться в ванную комнату и стиснуть в объятиях этот поганый кусок фаянса, и родной мужской голос не будет нежно курлыкать в дверную щель, что, мол, мы с каждым часом приближаемся к окончанию этого неприятного, но классического симптома.
Эйфория пошла на убыль. На смену ей явились неясные отголоски вины. Угрызения совести – это мой конек. Не я ли та самая женщина, которая всего два года назад, в преклонном возрасте двадцати восьми лет от роду, отдала бы тридцать лет жизни за двадцать минут наедине с мужчиной? Не я ли так мечтала о ребенке? Помнится, зажав в ладони четки, подаренные мне свекровью – якобы как сувенир из Ватикана, – я молилась, чтобы подопытный кролик сдох, пробирка перестала шипеть и пениться и на лакмусовой бумажке появилось заветное слово „Да!“.
Мой плодовитый герой! После того как мне пришлось убеждать его, задействовав все уловки и неглиже из моего репертуара, в том, что отцовство – это именно то, чего не хватает для полного счастья, Бен со страстью занялся претворением в жизнь означенного проекта. Изо дня в день он настаивал, чтобы мы правильно питались, занимались физическими упражнениями и думали по доктору Ламазу[1]. Помимо этого, Бен выделил специальные часы для разговоров с эмбрионом. Мой ненаглядный с точностью до секунды знал, когда нам следует общаться с будущим ребенком. И настолько увлекся, что взялся читать ему вслух, обеспечивая таким образом эмбриону умственное развитие на уровне гения, а то и выше. Лучший-В-Мире-Папочка, кроме того, свято верил в пользу пения младенцу. Жаль только, не ведал он, какой дикий ужас я испытывала, когда моему животу пели серенады, в то время как нутро мое бушевало, а путь до ванной казался тысячемильной пробежкой по раскаленным пескам Сахары. Обо всем этом Бен не имел ни малейшего представления, ибо я ему не рассказывала.
Мне не хотелось обижать мужа. Стыдно было, что поганила такие радостные переживания. В наши дни женщины рожают детей в обеденный перерыв за чашкой кофе либо стоя у ксерокса и с азартом следя, что же выскочит первым – копия докладной мистера Бумса или же ребеночек? Возьмите снимок беременной женщины из любого иллюстрированного журнала – белоснежное облачение, складки, ниспадающие к ногам с наманикюренными пальчиками, и с розочкой у приоткрытых губ. Что же стряслось со мной? Не прошло и трех месяцев, а мне уже кажется, будто время остановилось. У меня нет сил, чтобы выглядеть свежей и сияющей. По утрам энергии не хватает даже на то, чтобы встать и начать считать минуты до своего полуденного отдыха. Я живу в постоянном страхе, что вдруг неожиданно заявится свекровь и потребует отчета о связанных мною теплых чепчиках и кофточках для детского приданого.
На днях придется поднапрячься и дотопать до деревенской лавки „Баю-бай“ – прикупить там пару шерстяных курточек, отодрать ярлыки, распустить горловины и продеть в них вязальные спицы. Что мне насущно требуется – так это передышка, пускай совсем коротенькая, чтобы собраться с силами и выдержать оставшиеся шесть месяцев. Но поскольку это нереально, сойдет и отъезд Бена в Америку. Продрыхну беспробудно до самого его возвращения. Доркас будет время от времени сметать паутину со стен, а Джонас – уж в этом можно на него положиться – грубо отшивать незваных визитеров.
– Родная, ты спишь? – завис надо мной Бен.
– Что ты, милый! – лицемерно отозвалась я. – Всего лишь делаю упражнения для век. Закрыть, открыть, так держать; закрыть… – Доркас не раз подчеркивала важность внутриутробного физического воспитания.
– Элли, надо позаботиться о билетах. Времени не так уж много, если мы едем через месяц.
– Ты сказал… мы? – Мои глаза вылезли из орбит. В воздухе повисло напряжение.
– Солнышко, разве я смог бы уехать без тебя? – С непринужденной вальяжностью Бен прислонился к гардеробу красного дерева. – Общество настаивает, чтобы ты сопровождала меня. Разумеется, на собрания в святая святых ты допущена не будешь, однако супружеская поддержка всячески приветствуется. Подумай об этом, Элли. Если меня примут в члены Общества Кулинаров, то весьма вероятно, что тебя пригласят войти в состав вспомогательного персонала.
Господи Иисусе! Будто у меня и без того мало оснований чувствовать себя препогано!
Ползком добравшись до края постели, я обрела сидячее положение и заглянула в эти чудесные глаза, полыхающие сейчас неярким огнем.
– Бен, дорогой! Ты Одиссей, а я Пенелопа.
– В смысле?
– Ты уезжаешь, а я остаюсь.
