странных местах. С трудом поднимая голову и разлепляя веки, я видел в табачном дыму, заполнявшем и без того плохо освещенное помещение, незнакомых мужчин, незнакомых женщин, незнакомую мебель, Я слышал незнакомую музыку, и каждый удар басового барабана отдавался резкой болью в моем черепе. Если бы я мог встать и подойти к зеркалу, то я бы наверняка увидел там незнакомое лицо.
Я вновь закрывал глаза и погружался в безразличное забытье. А по прошествии некоторого времени выныривал на поверхность. Рано или поздно моим погружениям и выныриваниям приходил конец — бар закрывался, меня любезно вытаскивали из-за стола, любезно выводили на улицу, не обращая внимания на то, что при подъеме по лестнице мои ноги колотятся о ступени. Потом столь же любезно подталкивали в спину, придавая моему телу нужное направление.
Иногда, если персонал бара был особенно раздражен, мне перепадало и по шее.
Возможно, это было последним словом в борьбе с алкоголизмом. Бесполезно. На следующий вечер все повторялось сначала — в другом месте, но со столь же чужими людьми.
Просто мне очень было нужно напиться. Никто не мог остановить меня на пути к этой светлой цели. Никто и ничто. Кроме разве что прямого попадания из гранатомета. Но что-то я не видел желающих выстрелить из этой штуковины.
Генрих, мой деловой партнер, наверное, удивлялся моему внезапному исчезновению. Он пытался дозвониться до меня, он оставлял мне записки в почтовом ящике, но мне было плевать.
Тогда Генрих предпринял коварный маневр — он явился ко мне в шесть часов утра. Я был дома и только что расслабился на диване после тяжелой ночи, приготовившись забыться минут на шестьсот; длинная настойчивая трель звонка пронзила меня словно автоматная очередь.
Бессознательно, будто зомби, я дотащился до двери и отпер замок. Если бы там были воры, то они не встретили бы в своей жизни более гостеприимного хозяина. Я бы махнул рукой и позволил им делать все, что угодно, лишь бы мне дали лечь и уснуть. Но это были не воры. Все обстояло значительно хуже. На пороге стоял Генрих.
— Н-да, — сказал он. А я просто покачал головой. От вида его аккуратного серого костюма под столь же аккуратным черным плащом меня едва не стошнило. Особенно отвратительным показался мне в этот момент золоченый зажим на темно-бордовом галстуке Генриха. И вообще весь он был олицетворением упорядоченного, рассудочного и правильного мира.
Я ненавидел этот мир. По крайней мере, в данный момент. Я был не из этого мира. Меня уронили с другой планеты.
Невнятно промычав нечто приветственное, я понял, что силы мои на исходе, изображать и дальше в прихожей радушного хозяина я не могу. Я быстро двинулся в обратный путь, лопатками чувствуя неодобрительный взгляд Генриха.
Но пружины дивана заныли столь же устало, как и мои кости, и я забыл про Генриха. Мне был нужен только диван. Он меня понимал. Мы подходили друг другу. Мы составляли идеальную пару.
— Н-да, — произнес из прихожей Генрих. — Ты сам на себя не похож, Костя…
Я пробурчал что-то вроде «извини».
— Когда я говорю, что ты сам на себя не похож, — продолжил Генрих своим бесстрастным голосом, — я имею в виду не только отсутствие хороших манер. Я также имею в виду твое лицо, Константин. Это была неудачная попытка пластической операции? Или тобой вытирали асфальт?
Генрих и не подозревал, насколько сложный вопрос он сейчас мне задал. В тех странных местах, куда меня заносило в последнее время, могло случиться всякое. К тому же я совершенно не представлял, как именно сейчас выглядит мое лицо. — Я лишь предполагал, что выглядит оно неважно. Так же, как и все остальные части моего тела.
— У меня были хорошие предложения, — сказал Генрих. — Я пытался с тобой связаться, но не смог. Теперь мне понятно, чем ты был занят. Скажи, пожалуйста, сколько времени ты еще собираешься так расслабляться?
Мои клиенты не могут ждать. Если ты не придешь в нормальное состояние в течение следующих суток, я передам заказы другим людям…
Я не ответил.
— Там было одно простенькое дело, — чуть мягче продолжил Генрих. — Тебе это на пару часов работы, а платят тысячу долларов. Проследить за одной дамой.
Если Генрих надеялся расшевелить меня такими сказками, то он ошибался.
Я вновь ничего не ответил. Не хотелось обижать Генриха, но все его проблемы, все его клиенты и все его заказы казались мне в тот момент полной фигней.
Абсолютной чушью. Стопроцентной ерундой, не стоящей даже того, чтобы думать о ней, не говоря уже о каких-то активных действиях. Из-за этого не стоило прерывать увлекательный марафон по истреблению алкоголесодержащих жидкостей.
Марафон, который продолжался уже…
Черт его знает, сколько он продолжался. И даже черт вряд ли знает, сколько он еще будет продолжаться.
Генрих вежливо подождал с минуту, а потом тяжело вздохнул:
— Да, я чувствую, что завтра ты не придешь в нормальное состояние…
Я подумал, что Генрих правильно понимает обстановку.
— Я не нянька, чтобы мыть тебе личико, надевать чистую одежду, брать за руку и вести на работу, — сказал Генрих строго и сухо. И вправду, как хорошая нянька. — Когда надоест валяться на диване и жрать водку — позвони.
По шороху плаща я понял, что Генрих развернулся и собирается уходить.
Стоило подсуетиться.
— Генрих… — тоном умирающего от голода, холода и обезвоживания организма прошептал я. — Одолжи денег.
Эту фразу мои губы проговорили на удивление четко. Язык больше не цеплялся за зубы.
В ответ раздалось презрительное хмыкание; — Ты мне нужен в нормальном состоянии. Костя, — сказал Генрих. — Чем быстрее у тебя кончатся деньги, тем быстрее ты прекратишь пить. Чем быстрее ты прекратишь пить, тем быстрее ты придешь в нормальное состояние и сможешь работать. Хрен тебе, а не деньги, — не без удовольствия заключил Генрих.
— Подлец, — ответил я, чувствуя переполняющий меня праведный гнев. — Скупердяй. Жмот.
Я не скупился на комплименты. Правда, все это было сказано уже после того, как Генрих покинул мою квартиру, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Утро было испорчено. Вслед за Генрихом куда-то исчез и сон.
Ничего не оставалось делать, как тащиться в ванную комнату. Я уставился в зеркало и присвистнул: выглядело мое отражение еще хуже, чем я предполагал.
Мое лицо никогда не было средоточием эстетических достоинств, ну а теперь…
Теперь оно стало средоточием эстетических недостатков, причем довольно свежих.
Эта запекшаяся кровавая отметина на левой брови, распухшая нижняя губа и пересекающая почти весь лоб царапина — откуда они? Так же, как и наливающийся цветом спелой сливы кровоподтек на левой скуле. Всеми этими украшениями я разжился совсем недавно.
Еще бы вспомнить, при каких обстоятельствах это случилось… Хотя что толку в точном знании, кто, когда, почему и с какой силой врезал тебе по морде? Главное, что уже врезал.
Я осторожно тронул кончиком пальца бровь и поморщился: пробудившаяся боль с энтузиазмом напомнила о себе.
И, кажется, я припомнил, при каких обстоятельствах мне рассекли бровь.
Носком ботинка. А все из-за этой птички-мутанта. Из-за двуглавого орла на черной майке, я не смог вовремя оторвать от него глаз. Хотя… Можно также сказать, что все случилось из-за пары бокалов с пивом. Да какая разница! В чем бы ни заключалась причина, все следствия уже красовались на моем усталом лице.
Смотреть на него в зеркало и сожалеть о случившемся означало впустую тратить время.
Я выключил свет в ванной и пошел спать. Прежде чем мои веки сомкнулись для путешествия в темные пространства сна, еще одно воспоминание непрошеным гостем влезло в мою голову.
