отправляюсь всегда странствовать весною? И я начинаю укладывать свой мешок.
Николай выходит из лавки с такими же пустыми руками, с какими вошел туда.
Я отворяю окно и спрашиваю, купил ли он лошадь?
- М-нет, он не уступает, тот человек.
- А вы не можете уступить ему?
- Да,- отвечает он нерешительно.- Но у меня не хватает шиллингов.
- Не могу ли я ссудить вам несколько шиллингов? Николай улыбается и качает головой, словно я ему предложил невесть что.
- Спасибо!- сказал он, уходя.
- Куда же вы теперь идете?- спросил я.
- Хочу посмотреть другую лошадь. Она старая и не очень-то хорошая, но…
Уж не слишком ли я интересуюсь лошадью Николая и не навязываюсь ли я ему? Я? Почему? Не понимаю. Он обиделся, что я прошел мимо его дома зимой, и теперь мне надо загладить это, вот и все.
Но, чтобы не упрекать себя ни в чем, я перестаю укладывать свой мешок и принимаю решение не навязываться Николаю в попутчики. Вслед за этим я иду бродить по городу. Кажется, я имею право на это, как и всякий другой.
На улице я встречаю Николая, он ведет под уздцы молодую кобылку.
Мы перекидываемся несколькими словами:
- Купили?
- Да, кончилось тем, что я купил. Тот наконец, сдался,- ответил он с улыбкой.
Мы идем вместе, отводим лошадь в конюшню, задаем ей корму, похлопываем ее.
Это кобыла, ей два с половиной года, она рыжая, грива и хвост у нее почти белые, прелестная дамочка.
Вечером Николай по своему собственному почину приходит в мой угол и начинает болтать о кобыле и о дороге через гору, потом он прощается и направляется к двери.
- Что я хотел сказать,- говорит он вдруг - я не хочу вам навязываться, но теперь вам было бы удобно отправить ваш мешок. Мы были бы уже на месте послезавтра,- прибавляет он.
Неужели же мне еще раз обижать его!
Мы прошли целый день, переночевали в пограничной избушке в горах и снова пошли дальше. Николай всю дорогу нес мой мешок, а, кроме того, свои собственные свертки; когда я предложил ему разделить ношу, он ответил, что это пустяки, что и нести-то нечего. Дело в том, что Николай берег свою рыжую дамочку.
В полдень мы увидели внизу фиорд. Николай останавливается и еще раз необыкновенно нежно гладит кобылу. По мере того, как мы спускаемся, мною все более и более овладевает чувство тоски, какого-то угнетения,- это морской воздух. Николай спрашивает, что со мной, но я отвечаю, что ничего.
Но вот мы у него на дворе; двор чисто подметен, в дверях мы видим спину женщины, которая стоит на коленях и моет пол. Сегодня суббота.
- Тпрру!- говорит Николай излишне громко и останавливается.
Женщина в дверях оборачивается, она седая. Но это она, это фрекен Ингеборг, фру Ингеборг.
- Господи!- говорит она и быстро кончает вытирать пол.
- Да, здесь моют полы хоть куда!- говорит Николай шутливо.- Это ей нравится!- говорит он.
А я-то думал, что столяр Николай никогда не шутит. О, но всю дорогу он был в таком прекрасном настроении духа, он так гордился своей дамой, которую теперь привел домой, и он продолжает похлопывать ее.
Фру Ингеберг встает с колен, юбка у нее мокрая и местами потемнела. Все это мне так нравится, она совсем седая, мне надо некоторое время, чтобы прийти в себя, да и ей надо дать опомниться, а потому я отворачиваюсь.
- Что за прелестная лошадка!- говорит она. Николай все хлопает кобылу.
- Я привел также и гостя,- замечает он.
Я подхожу к ней и, кажется, стараюсь быть слишком развязным, впрочем, не знаю.
- Здравствуйте,- говорю я, пожимая ее мокрую руку, которую она стесняется мне подать. Я хочу быть учтивым человеком, не выпускаю ее руку и повторяю:
- Здравствуйте, здравствуйте!
- Здравствуйте! Какой сюрприз!- отвечает она. Я выдерживаю светский тон:
- Пеняйте на вашего мужа, это он затащил меня сюда.
- Добро пожаловать,- отвечает она.- Как хорошо, что я окончила уборку!
Наступает минутное молчание. Мы смотрим друг на друга,- прошло два года с тех пор, как мы не виделись. Чтобы прекратить неловкое молчание, мы все трое начинаем осматривать кобылу, и Николай готов лопнуть от гордости.
Вдруг в открытые двери слышится крик ребенка, и молодая мать бросается к нему.
- Пожалуйста, войдите!- крикнула она, оборачиваясь на ходу.
Я сейчас же заметил, войдя в комнату, что она изменилась с тех пор, как я был в ней последний раз: в ней появилось много украшений, которые так любят средние классы: белые занавеси на окнах, картинки на стенах, висячая лампа, круглый стол посреди комнаты, стулья вокруг стола, безделушки на этажерке, розовая самопрялка, цветы,- комната была наполнена всем этим. Все это были вещи, к которым фру Ингеборг привыкла у себя дома и которые она находила красивыми. Ну, что же. Но в дни Петры эта комната была светлая и просторная.
- А где ваша мать?- спрашиваю я Николая.
Он по своему обыкновению медлит с ответом. Его жена отвечает:
- Ничего, она живет хорошо.
- Но где она?- хочу я спросить, но воздерживаюсь от этого.
- Посмотрите сюда, мне хочется показать вам кое-что,- говорит фру Ингеборг.
Она хотела показать ребенка, мальчугана, большого, красивого. Ему не более года, но это настоящий мужчина.
Увидя меня, он состроил плаксивую гримасу, но лишь на мгновение, когда же мать взяла его на руки, он посмотрел на меня без всякого страха.
- Да это настоящий молодчина!- восхищаюсь я мальчиком.
- Ну, еще бы!- говорит мать.
К чему только не привыкаешь? Морской воздух не действует на меня больше, я говорю без одышки с ней, хозяйкой дома. И она также охотно говорит со мной, она как-то нервно разражается целым потоком слов, будто ей уже давно не удавалось раскрывать рта. О чем мы говорили? Мы не касались ни градусов угла, ни грамматики Шекспира.
Думала ли она когда-нибудь, что со своим дипломом попадет в хлев и на субботнюю уборку?
О, что за милый урод! Двенадцать лет училась она всяким детским наукам, но стоило ей повстречаться с человеком, обладающим жизненным опытом, как она становилась в тупик. Теперь у нее были другие заботы: о доме, семье и домашних животных. Правда, животных было не так много, так как половину взяла с собой мать Николая…
Петра уехала?
Вышла замуж. За учителя. Да, Петра не захотела оставаться в доме после того, как появилась молодая хозяйка. Однажды вечером на дворе появился чужой человек, которого Петра вздумала приютить; фру Ингеборг не соглашалась на это, нет, потому что она знала его, она требовала, чтобы он шел дальше. И вот между молодой и старой хозяйкой начались недоразумения. Кроме того, Петра находила, что молодая хозяйка ничего не смыслит в хлеве. И в этом она была права: молодая хозяйка ничего не понимала, но понемножку она училась всему, ей самой было приятно сделаться хорошей хозяйкой. Она не расспрашивала ни о чем, она понимала, что это неудобно, она до всего доходила сама, а кроме того, она прислушивалась ко всему, когда бывала в соседних дворах. Она была непонятлива в сельском хозяйстве не потому, что никогда этому не училась, а просто потому, что у нее не было прирожденных способностей к этому. Жёны
