он не умеет. Я порой даже начинаю злиться.
— А ты что, так всё время и поёшь без умолку? — спросила одна из служанок.
— Да, вот так всё время и пою, я никогда не горюю, я смеюсь и радуюсь. И впрямь, много есть таких, кому живётся хуже, чем мне, вот пусть они и горюют, но скажу вам к слову: Хартвигсен умеет петь.
— Да ну? — вдруг спросила Роза.
— Ей-богу. Когда он молится и поёт псалмы, никто не поёт громче, чем он.
— А на Лофотенах он часто поёт?
— Да, Хартвигсен поёт. Поёт он.
— Передай ему привет и спасибо за подарок, — сказала Роза.
Сторож Свен кланяется. Он ведь пришёл из города и знает толк в вежливом обхождении. Вот почему он кланяется, и ещё он спрашивает:
— Спасибо передам. А вы, наверно, передадите со мной и письмецо?
— Нет, не передам, — говорит Роза. — Письмо? Отсюда и писать вроде не о чем.
— Да, да, — говорит Свен, но вид у него удивлённый. Роза и впрямь не знала, о чём писать жениху. Кольцо она примерила — Бенони точно угадал размер, но до чего ж у неё отяжелела рука от этого массивного кольца. И казалась какой-то чужой. Потом она разглядела крест. Это был большой золотой крест, чтоб носить его на чёрной бархотке, как сейчас модно. Но у неё уже был другой крест, маленький крестик, который она получила на конфирмацию16. Она проходила первый день Пасхи с обновками, а потом сняла и кольцо, и крест. Письмо она тоже перечитала один раз и, по правде говоря, не ждала ничего иного, чем то, что в нём было написано, но впоследствии она ни разу его не перечитывала.
Может, ей всё-таки следовало черкнуть несколько слов и поблагодарить Бенони за подарки? Видит Бог, это было не такой уж непосильной задачей. Итак, она села вечером и написала вполне добросовестно и сердечно. Что, мол, дорогой Бенони, хотя на дворе уже ночь, ну и так далее. И кольцо подошло, и бархотка чёрная у меня для крестика есть, и так далее. Мы все здоровы, а теперь мне пора в постель, доброй ночи, твоя Роза.
Передать эти строчки она собиралась поутру, но пока собралась, Свен уже ушёл. У Свена было ещё письмо от шкипера Хартвигсена, адресованное Маку, а завтра был уже третий день Пасхи, так что приходилось спешить.
И вот Свен-Сторож возвращался в посёлок, и пел по дороге, и вёл разговоры с самим собой, и думал всякую всячину, и молодецки поводил плечами. Словом, как мог сокращал себе дорогу и пришёл ещё засветло, хотя дни были очень короткие. Он вручил Маку письмо, но тот наказал ему не выходить до завтрева в море и ждать ответа.
В письме Маку Бенони писал про цены на рыбу, печень, икру и соль. И сколько он уже чего закупил, и каковы дальнейшие прогнозы. Кроме того, он продал за хорошую цену много сельди на наживку. А в конце письма Бенони, без пяти минут женатый человек, справлялся насчёт пианино в большой гостиной и столика для шитья в малой, и согласен ли Мак уступить ему эти предметы, и если да, то по какой цене. Поскольку на Лофотенах не купить ни пианино, ни столик для шитья розового дерева, разве что простой сосновый стол, за которым шить невозможно, Мак тем самым оказал бы ему большую услугу. С почтением. Б. Хартвигсен. На борту галеаса.
Мак сел писать ответ, что, конечно, ему будет очень грустно оставить свой дом без пианино и столика, но из доброго отношения к Бенони да вдобавок из-за того, что его дорогая крестница тайно вздыхает по этим предметам, даже можно сказать, не может без них жить, он готов, так и быть, расстаться с ними, когда они более детально обсудят цену.
Свен-Сторож провёл вечер в людской, пел песни, шутил шутки. Едва придя, разбитной парень отыскал себе как раз над людской местечко для спанья под тем предлогом, что смертельно устал от всей ходьбы. А кругом стемнело, а на чердаке было тепло и хорошо, и он чуть не уснул. Но терпения у него не хватало, чтобы больше часу пролежать в постели, и он снова спустился вниз.
Тем временем внизу зажгли свет, и у подножия лестницы его встретил какой-то обозлённый тип. А был это старший батрак, и между ними завязалась перепалка.
— У меня прямо руки чешутся вышвырнуть тебя прочь.
Свен-Сторож рассмеялся и сказал:
— Так прямо и чешутся?
— Моё дело следить за всем в людской. Так наказал сам Мак.
— А что я сделал?
— Ты был на чердаке, ты в аккурат оттуда спускаешься... Эй, Якобина! — крикнул старший батрак в пролёт лестницы.
— Да-а! — откликнулась Брамапутра сверху.
— Ну вот, сам слышал: она там.
— А мне-то какое до неё дело? — отвечал Свен. — Я спал там наверху после перехода.
— Какое у тебя право там спать? Якобина замужем за Уле-Мужиком.
— Мне-то откуда знать? Я здесь чужой человек, я из города.
— Так вот что я тебе скажу: ты жулик, который шатается по чужим дворам.
— Отхлестать бы тебя за твой длинный язык, — ответил Свен.
— А тебя вообще избить как следует, — рассвирепел старший батрак. — Ты понял, что я тебе говорю? Избить!
— Если кого обзывают жуликом, тот терпеть не станет. В любом порядочном городе ты схлопотал бы намордник за свой длинный язык, — отвечал Свен.
Брамапутра просунула голову в пролёт лестницы и спросила, о чём это они спорят. Едва у Свена появился слушатель, чьё мнение для него что-то значило, он стал крепкий и внутренне неуязвимый. Он вплотную подступил к батраку и тихонько сказал:
— Если ты сейчас же не уймёшься, как бы я тебе уши не оборвал вместе с головой.
Брамапутра сошла вниз, встрёпанная, мелкокучерявая и полная любопытства.
— Вы, никак, спятили?! — воскликнула она.
— А ты уж больно добрая, — сказал батрак. — Твой Уле всего-навсего ушёл на Лофотены, он ещё вернётся домой.
Тут Свен напустил на себя такой вид, будто надумал совершить некий поступок. Он переспросил:
— Ты что-то сказал?
— Нет, — отвечал батрак. — Не моё это дело — много разговаривать. Я просто возьму тебя за шкирку и вышвырну вон.
Брамапутра сочла за благо вмешаться, она продела свою руку под руку батрака и отвела его в сторону.
— Да перестань ты, — сказала она, — на дворе святая Пасха и всё такое прочее. Пойдём лучше со мной.
И батрак вместе с ней прошёл в людскую.
А Свен остался стоять в коридоре, свистел и раздумывал. Вообще-то его мысли занимала вовсе не Брамапутра, а Эллен-горничная; он уже несколько раз её видел, шутил с ней и оказывал ей всякие мелкие знаки внимания. Небось и она придёт следом, подумал он и тоже вошёл в людскую. А там он начал петь и балагурить, а спустя какое-то время Эллен и впрямь пришла и просидела в людской весь вечер, и не будь на дворе Пасха, они бы ещё и потанцевали.
В самый разгар веселья в дверях возник Мак. Он держал письмо. Воцарилась мёртвая тишина, и каждый мечтал про себя очутиться где-нибудь далеко отсюда, такое почтение внушал всем этот старый господин. Но Мак просто обвёл глазами комнату; не пристало ему изображать по отношению к прислуге мелочного и придирчивого хозяина.
— Ты доставь это письмо Хартвигсену, — только и сказал он, обращаясь к Свену.
А Свен взял письмо, поклонился по-учёному и сказал, что, конечно же, письмо будет доставлено.
Затем Мак повернулся и ушёл.
После его ухода некоторое время царила тишина, а потом возобновилось веселье, ещё более шумное, чем раньше, потому что все чувствовали себя так, словно избежали большой опасности. Вот здесь
