неё не посмотрел. Напротив, он внимательно оглядел комнату, где оказался впервые. — Неплохие гравюры, — сказал он с видом знатока.
Молчание.
— Ну, иди сюда, давай поболтаем немножко, если ты захочешь, — сказал молодой Арентсен и встал. Подойдя к одной из картин на стене, он начал с преувеличенным вниманием её рассматривать. Двое в комнате стояли спиной друг к другу.
— А ведь и впрямь недурно, — сказал Арентсен и кивнул в подтверждение своих мыслей. Потом вдруг подошёл к окну и глянул прямо в лицо Розе.
— Ты плачешь, что ли? Так я и знал.
Роза отпрянула от окна и опустилась на стул.
Он медленно пошёл следом и сел на соседний стул.
— Не грусти, моя большая малютка! — сказал он. — Не стоит это твоих слёз.
Его тактика не увенчалась успехом, и он зашёл с другой стороны:
— Я вот сижу и болтаю языком, а ты даже слушать меня не желаешь. Боюсь, я для тебя не много значу. Подай хоть какой-нибудь знак, что ты замечаешь моё присутствие.
Молчание.
— Послушай, — и он поднялся с места, — я возвращаюсь домой, на родину, так сказать, и первое, что я делаю, — я со всех ног бегу к тебе.
Роза взглянула на него, приоткрыв рот. Арентсен воскликнул:
— Вот я и высек из тебя искорку. Вот ты и улыбнулась. О боже, эта сверкающая медь улыбки, эти живые губы!
— Да ты с ума сошёл! — в свою очередь воскликнула Роза.
— Сошёл, — согласился он без промедления и кивнул. — Сошёл, как только вернулся домой. Ты знаешь, что мне сказали про тебя? Что ты помолвлена с почтарём Бенони. Ты когда-нибудь слышала что- нибудь подобное? Сошёл с ума, говоришь ты. Нет, не сошёл, а просто разбит параличом, просто умер на месте и тому подобное. По целым дням я ломаю голову, как бы подсобить делу, но ничего не могу придумать. Сегодня, когда я шёл сюда, я взмолился к Господу Богу. Не такая уж и особенная мольба, и ничего такого я не просил, я просил только, чтобы Бог сохранил мне рассудок. Бенони-Почтарь! А я как же? Сошёл с ума, говоришь ты. Да, я безумен и болен. Я до того напичкан всякими болезнями, что это могло бы свести в гроб и точильный камень.
— Но боже мой! — в отчаянии воскликнула Роза. — Что за околесицу ты несёшь?!
Этот искренний порыв несколько образумил Арентсена, судорога пробежала по его лицу, и он заговорил уже более спокойным тоном:
— Ну что ж, скажи тогда своё слово, и я напялю шляпу на остатки волос и уйду прочь.
Посидев какое-то время молча, Роза подняла голову и сказала:
— Теперь уже всё равно. Но вот этот тон, как мне кажется... Ты мог бы вести себя посерьёзней. Я написала бы тебе о том, что произошло, но... Да, мы помолвлены. Когда-то надо же было положить конец... И вообще теперь всё равно...
— Не надо так печально. Давай немножко потолкуем об этом. Ты ведь знаешь, что мы с тобой самые закадычные враги в мире...
— О чём ещё толковать? Мы, по-моему, начали четырнадцать лет назад.
— Да, поистине сказочная верность. Если ты предпримешь небольшую вылазку в гущу человечества и захочешь отыскать там подобную верность, тебе это не удастся. Итак, возвращаюсь это я к себе на родину...
— Да, теперь уже слишком поздно. Так оно, пожалуй, и лучше.
Он сразу посерьёзнел и сказал:
— Не иначе, это голубятня и большой сарай поразили твоё воображение.
— Верно, — отвечала она, — и одно, и другое, не смею спорить. Мне хотелось положить конец. А он так меня добивался...
Молчание. Каждый сидел, погрузясь в свои мысли. Вдруг Роза повернулась, глянула на стенные часы и сказала:
— Не знаю...
— Зато я знаю. — И он взялся за свою шляпу.
— Иначе Мак может подумать, что мы сидим здесь как жених и невеста, — очень чётко проговорила она, но тут её словно что-то кольнуло, и с видимой досадой она спросила: — А скажи-ка мне, бедный студиозус, ты ведь вполне мог закончить обучение ещё три-четыре года назад, как говорят люди.
— Разумеется, — ответил он с присущим ему равнодушием, — но ведь тогда твоя верность дожила бы только до одиннадцати лет.
Она устало отмахнулась и встала. Он попрощался, не протягивая руки, и сказал без всякого перехода:
— Теперь это, конечно, не имеет значения, но что будет, если и я начну обзаводиться имуществом?
— В самом деле начнёшь?
— Нет, нет, не сочти это за манифест. Я просто хочу сказать, что отныне моё тщеславие поставит себе высшей целью голубятню и лодочный сарай.
XI
Под Пасху многие рыбаки вернулись домой на недельную побывку. Они привезли крупную лофотенскую треску для своих семейств, одна лодка вмещала столько рыбы, что её хватило бы на два десятка домов. Кроме того, они привезли самые горячие приветы от тех, кто остался в море. Поскольку Бенони не мог вернуться — ему надо было следить за закупкой рыбы на три шхуны, — он послал домой Свена-Сторожа с целой командой, а попутно Свену было доверено передать Розе Барфуд золотое кольцо и золотой крестик. А Роза была дома, у родителей, и посланцу пришлось пройти долгий путь из посёлка в пасторат, чтобы доставить подарки.
К подаркам было приложено письмо.
Свен-Сторож остался в пасторате и на Пасху. С собой он привёз доброе настроение и всякий раз, когда его о том просили, охотно пел. Он был светлобородый, светловолосый и крепкого сложения. Он носил воду для скотины и для кухни.
Роза как-то зашла в людскую, когда он стоял там и пел.
— Продолжай, пожалуйста, — сказала она.
И Свен не заставил себя долго упрашивать. Он пел дальше.
— А вообще я хочу сказать, — заговорил он вдруг, — что здешние люди не поют. Они всё равно как звери на каждый день. Когда я встречаю человека и спрашиваю, умеет ли он петь, всегда оказывается, что
