— Ничей. Да и не замок это теперь, а просто груда камней.
— Вы разрушили его?
— До основания.
— Слава богу!.. Да ты, братец, зайди сюда, в холодок, на террасу… Эй, мать, встречай гостя. — И Цецеи снова кинул взгляд на Добо. — Разрушили, говоришь?
Маленькая полная женщина суетилась на террасе: вместе со служанкой ставила стол в тень. Тем временем другая служанка отпирала дверцу погреба.
— Пишта Добо — родич Палоцаев, — представил Цецеи гостя своей супруге. — А солдатам поставьте вина и закуски.
Добо вытащил из камзола красный носовой платок, утер лицо.
— Прежде чем присесть, отец, — сказал он, испытующе глядя в лицо Цецеи, — я обязан спросить, нет ли здесь Морэ. Я ведь его ищу.
— Здесь? Морэ? Да чтоб глаза мои не видели его, разве только когда он на виселице будет болтаться!
Добо продолжал вытирать лицо и шею.
— Стало быть, мы сбились со следу. А водицы у вас не найдется?
— Погоди, сейчас вино принесут.
— Я, отец, как пить захочу, всегда воду пью.
Добо взял большой пузатый жбан, поднес к губам, а утолив жажду, шумно вздохнул и сказал:
— Отец, а вы позволите передохнуть у вас до вечера?
— Какое там «до вечера»! Тоже выдумал! Я тебя несколько дней не отпущу!
— Благодарю вас, но сейчас не масленица. Ночь я не спал, а вечером отправимся дальше. Однако кольчугу я бы скинул. Хотя она из дырок сшита, а все же жарко в ней в такую пору.
Пока Добо снимал в комнате доспехи, во дворе показался паломник.
— Да ты, никак, от монаха явился! — сказал Цецеи, глядя на него с удивлением, и глаза его снова загорелись, точно угли.
— От монаха. — Паломник улыбнулся. — А откуда вы изволите знать?
— По бороде твоей вижу: вся побелела от дорожной пыли.
— Верно.
— Потому и догадался, что ты издалека пришел.
— И то верно.
— А мне из дальних краев передать привет некому, кроме настоятеля Шайоладского братства нищенствующих монахов. Порази его стрела господня, он мне родня.
— Да ведь он, ваша милость, давно уже не настоятель, а духовник короля.
— И это я знаю, чтоб он сгорел вместе со своим хозяином! Как тебя зовут?
— Имре Варшани.
— Сколько тебе лет?
— Тридцать.
— Ну, поглядим, какую ты весть принес!
Паломник сел на землю и принялся отпарывать подкладку сутаны.
— Ох, и жарища в ваших краях! — весело проговорил он. — А турок сколько! Ну точно мух…
— И этим мы обязаны монаху да твоему королю. Куда же ты, к черту, зашил письмо?
Варшани вытащил наконец письмо с маленькой красной печатью и протянул Цецеи.
— Накормите, напоите этого человека и предоставьте ему ночлег, — сказал Цецеи жене и, сломав печать, развернул письмо. — От него! — произнес он, заглянув в бумажку. — Его почерк. Четкий, буквы будто напечатаны, только мелкие очень. Мне все равно не прочесть. Пошлите-ка за попом.
Паломник примостился в тени орехового дерева.
— А весть шлет, наверно, хорошую, — сказал он добродушно, — потому что не понукал меня, торопиться не приказывал. Когда он посылает письмо с большой печатью, я всегда должен спешить. А это с маленькой печатью — стало быть, дело не государственное.
И, как человек, выполнивший свой долг, он с удовольствием потянул разок из кувшина с вином, который поставили перед ним. Хозяйка тоже взяла письмо в руки. Оглядела его с одной и с другой стороны, посмотрела на сломанную печать, потом обернулась к паломнику.
— А дядюшка Дердь здоров?[6]
Служанка принесла хлеб, сыр, и паломник тут же начал разыскивать свой складной нож.
— Он, государыня, никогда не болеет.
Пришел и священник, плечистый седобородый старик с львиной головой.
Паломник встал, хотел поцеловать ему руку, но священник попятился.
— Ты папист или новой веры?[7]
Старик горстью захватил под самый подбородок свою свисающую на грудь седую бороду.
— Я папист, — ответил паломник.
Тогда священник протянул ему руку.
Вошли в комнату. Священник остановился у окна и начал читать, переводя на венгерский написанное по-латыни письмо.
— «Милый зять…»
Голос священника звучал глухо, как у чревовещателя, согласные буквы он проглатывал, так что о них можно было только догадываться. Но люди, привыкшие к нему, понимали, что он говорит.
Священник продолжал:
— «…и милая Юлишка, пошли вам бог здоровья и безмятежной жизни. Дошло до меня, что в ваших краях бесчинствуют то Морэ, то турки и что остались у вас одни только горемычные крепостные. Все, кто мог, бежали в Верхнюю Венгрию или к немцам. А вы, мои возлюбленные, если живы еще и обретаетесь в Керестеше, спасайтесь тоже. Я говорил с его величеством, просил, чтобы он возместил вам убытки…»
— Не читай дальше! — вспыхнул Цецеи. — Собакам — собачьи подачки!
— Тише, дружок, — успокаивала жена. — Дердь умница, Дердь знает, что от Сапояи мы ничего не примем. Изволь прослушать письмо до конца.
Священник насупил лохматые брови и продолжал читать:
— «…Король, правда, не может вернуть вам Шашд, но возле Надьварада есть деревня…»
— Прекрати, Балинт, прекрати! — Рассвирепев, Цецеи размахивал руками.
— Дальше он уже о другом пишет, — заметил священник. — Вот слушай: «Но если у тебя все еще велика ненависть к нему…»
— Да, велика, велика! — крикнул Цецеи, стукнув кулаком по столу. — Ни на этом, ни на том свете видеть его не желаю. А если на том свете повстречаемся, так тоже только с оружием в руках!
Поп вновь принялся читать:
— «…то здесь, в Буде, пустует мой домик. Сами мы скоро переселимся в Надьварад. В доме моем только внизу живет оружейник, что луки изготовляет, а три комнаты наверху стоят пустые…»
Цецеи встал.
— Не нужно мне! Ты, монах, купил этот дом на деньги Сапояи! Пусть рухнет твой дом, коли я переступлю его порог!
Священник пожал плечами.
— Откуда ты знаешь, что на деньги Сапояи? Может быть, в наследство получил…
Но Цецеи не стал и слушать. Сердито ковыляя, он вышел из комнаты и, стуча деревяшкой, прошелся по террасе.
Паломник закусывал у края террасы, в тени орехового дерева. Цецеи молодцевато остановился перед ним и сердито сказал:
— Передай монаху, что кланяюсь ему. А письмо его будто и читать не читал.
— Так что ж, ответа не будет?
— Нет.
И старик поковылял дальше, к амбару. Расхаживая взад и вперед под солнцем, он размахивал палкой во все стороны, будто отгоняя невидимых собак, и сердито бубнил:
