Михайлов Владимир
И всяческая суета
Владимир Михайлов
...И всяческая суета
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Двое разговаривали в дурно освещенном московском переулке.
- Нет, я на Востряковском лежу, - говорил один: долговязый, пожилой, лысый. - Бывали?
- Не приходилось, - отвечал второй, среднего роста, носивший шляпу, хотя время стояло летнее, теплое. - И как там, у вас?
- Ничего, лежать можно. Сыро, правда, бывает. И временами шумно. Однако уход есть. И некоторые лежат очень приличные.
- Сыро - что же, это, конечно, неприятно, - сказал тот, что был в шляпе. - Когда сквозь тебя водичка льется... Хотя это, безусловно, сейчас, когда со стороны поглядишь. А пока лежали, ведь все равно было, а?
- Да уж, тогда сырость как-то не замечалась, - подтвердил первый, и оба как-то странно посмеялись.
- А вы, - затянувшись сигаретой, возобновил разговор лысый, - надо думать, на Ваганьковом прописаны? А то и на Новодевичьем? Каково там?
- Почему же это вы так решили?
- Облик у вас внушительный. Похороны государственные, наверное, были?
- М-да, пожалуй, государственные... Нет, я далеко лежу. В Заполярье, в мерзлоте. В веселой компании.
- Еще не съездили туда?
- Куда же двинешься без паспорта? А вы разжились уже?
- Где там. И не светит. Живу с профсоюзным билетом...
- Просто беда, - грустно подтвердил человек в шляпе. - Как и всегда у нас, до конца не додумают. Хорошо, что милиции теперь не до нас с вами. Если кооператив с паспортами не поможет, то...
- Так-то оно так, - согласился первый. - Однако же теперь торговля по паспортам, и визитки вводят, а работы нет и пенсии тоже. Хорошо еще - я после себя оставил малую толику. Дети спорить не стали, отдают понемножку. Тем и сыт.
- Повезло, - сказал обладатель шляпы. - А мое все пошло в доход государству. Так что скоро с этой вот шляпой встану в подземном переходе где-нибудь тут, близ Арбата...
- Не подадут, - сказал долговязый уверенно.
- Отчего же?
- Выглядите благополучно.
- О, это ненадолго.
Оба докурили, долговязый бросил окурок и затоптал, второй погасил слюной и сунул в карман.
- Ну, всего вам доброго.
- Будьте здоровы!
И они разошлись: один - направо, к кольцу, второй же прямо, под уклон, к набережной Москвы-реки.
2
Тогда из темноты, из-за строительного забора выбрался на тротуар Тригорьев, участковый инспектор милиции, Павел Никодимович.
Он не затем оказался за забором, чтобы подкараулить и подслушать разговорщиков. Он незадолго до тех двоих проходил тут же и ощутил вдруг сильное желание укрыться от возможных взглядов, хотя и сознавал в этом некоторое нарушение порядка. Тригорьев и воспользовался забором как укрытием, а тут подошли эти люди, и сперва выходить при них показалось неудобным, а потом очень заинтересовал разговор. Вот отчего инспектор только сейчас показался.
Нечаянно услышанный разговор заинтересовал потому его, что в нем прозвучало слово 'паспорт'. А участкового инспектора капитана Тригорьева с недавнего времени как раз заботило то, что в пределах его участка стали чаще обычного возникать люди, лишенные этого первого и основного признака гражданства. Выяснялось это чаще всего в магазинах, где хотя и далеко не всегда, но требовали все же предъявить названный документ. И не рвань какая-нибудь то была, но люди внешне вполне приличные. Вот как эти двое.
Какая-то должна была быть тому причина. И Тригорьеву хотелось ее установить. А кроме того, было в разговоре и еще нечто странное, капитан только не сразу уловил, что именно. Но - было.
Он уже начал над этой странностью раздумывать. Но тут из-за угла Второго Тарутинского переулка показался Лев Толстой, и участковый инспектор прервал свои размышления, чтобы вежливо первым поздороваться.
Нет, это совсем не то, что вы подумали. Лев Израилевич Толстой был старым одноногим евреем, инвалидом войны, а по профессии - сапожником. И капитан Тригорьев поздоровался с сапожником первым не из уважения к литературным заслугам последнего, - Лев Израилевич и писал-то не очень правильно, с образованием у него был недобор, - а потому, что уважал инвалидов войны, а что Толстой был евреем, так тем более можно было поздороваться первым, чтобы лишний раз подчеркнуть, что перед законом все равны.
Итак, капитан Тригорьев поздоровался и доброжелательно спросил:
- Ну, что нового слышно. Лев Израилевич?
- Что слышно? - переспросил старик, подняв на капитана свои большие и неизменно грустные глаза. - Это я хотел у вас спросить, что слышно. Например, о погромах: что вы об этом думаете?
Слухи такие действительно по Москве ходили, и не первый год уже, но сейчас как раз приутихли. Поэтому инспектор ответил спокойно:
- Насчет погромов, Лев Израилевич, никаких указаний не было. Но если что, порядок, конечно, восторжествует. А откуда такая у вас информация? С митинга идете?
- А, нет, - ответил Лев Толстой. - Не с митинга, нет. Я тут в кооператив заходил, возникло, знаете ли, дело...
- И там об этом услыхали?
- Откуда вы взяли? - удивился Толстой. - Нет, это я днем стоял в очереди в овощном, так там... Нет-нет, не в кооперативе. Туда я просто так зашел...
- Это какой кооператив? - на всякий случай поинтересовался капитан Тригорьев. - Новый? Тут, за углом? Что же у них такого - интересного?
Тут печальные глаза Льва Израилевича неожиданно забегали из стороны в сторону, и он неохотно пробормотал:
- Да так, знаете, ничего особенного. Мелочи... Но они, видите ли, по частям не возвращают. Они могут только целиком. Одним словом, зря сходил...
- Постойте, постойте, - насторожился капитан, вспомнивший, что кооператив и в недавнем разговоре упоминался - и вроде бы в какой-то связи с паспортами. - Что же они там возвращают? Уж не...
Но тут сапожник вдруг страшно заторопился.
- Ох, я же совсем забыл - у меня чайник на плите стоит, не дай Бог, уже выкипел - вы представляете, что тогда будет? До свидания, будьте здоровы, я спешу, спешу...
И, быстренько произнеся все это, Лев Толстой заковылял по переулку, размашисто занося неуклюжий протез и усердно помогая себе палкой.
Капитан Тригорьев секунду-другую глядел ему вслед. Затем повернулся и решительно зашагал в ту сторону, откуда и появился инвалид. А именно - в сторону кооператива.
3
Пресловутый кооператив не столь давно возник в том уголке Москвы, где названия площадей, проспектов, мостов, улиц и переулков напоминают о славном прошлом России. Открылся он в старом трехэтажном доме, что не выходил фасадом к проезжей части, но, как бы стесняясь непрезентабельного своего облика, прятался в глубине двора, отгораживаясь от прохожих еще и батареей мусорных контейнеров. Точнее, даже не в самом доме, но в его подвале, в четырех небольших помещениях с зарешеченными окошками под потолком. Подвал этот ранее был захламлен и заброшен и лишь временами использовался местной молодежью для тусовок. Теперь же его очистили, обновили, дверь обили рейками и покрыли немецким лаком, а на стене утвердили скромную вывеску, гласившую: 'Обретение'. А пониже и мельче: 'Встречи с близкими'. Сейчас капитан Тригорьев вспомнил, что поначалу такое название его несколько смутило, наведя на мысли о чем-то вроде
